Юрий Нагибин - Всегда в атаке

Каждый большой документальный фильм Р. Кармена становится событием и в художественной, и в общественной жизни страны. Последнее неудивительно: он не возится с пустячками, не эстетствует, а берет главное, то, что затрагивает всех людей. И это познавательное, информационное подается в его фильмах на высоком эмоциональном накале, властно вовлекающем зрителя в сопереживание происходящему на экране.

В кратком очерке нет возможности проанализировать эстетическую природу искусства Кармена. Понадобился бы подробный, скрупулезный разбор двух-трех его больших фильмов, а это уже исследовательская работа, потому я лишь коснусь некоторых, быть может и не главных, особенностей его творческой манеры.

Те, кто смотрел «Повесть о нефтяниках Каспия», наверняка запомнили мастера Михаила Каверочкина, героически погибшего на морской буровой во время жестокого шторма. Гибель всегда возносит героя, и порой даже слабый художественный образ обретает значительность и ложится в память зрителей в силу трагического исхода. Не то с Каверочкиным. Еще ничего не зная о предуготованной ему участи, вы начинаете любить этого человека, радоваться его появлению на экране, его простые, добрые, сильные черты чаруют вас ощущением родности. А ведь он не играет, не позирует перед объективом, показывая товар лицом, — бывает и такое в хронике, только не у Кармена, — он, мастер Каверочкин, живет своей жизнью, своими заботами и даже порой не ведает, что на него нацелен киноглаз. В этом и проявляется замечательное искусство Кармена — дать на экране прекрасное живое человеческое лицо. Казалось бы, чего тут хитрого? На деле же перед этой задачей порой отступают и крупнейшие мастера. Человек далеко не всегда бывает равен самому себе, даже похож на себя. Общеизвестно, что лицо — зеркало души, но лишь в определенные мгновения, минуты или часы. Иногда это зеркало ровным счетом ничего не отражает. Человек зачастую погружен в некий внутренний сон, не мешающий ему при этом участвовать во внешней жизни, он бывает и мелочно озабочен, утомлен, подавлен, равнодушен и не мил самому себе. Боже упаси запечатлеть тогда зеркало его обесценившейся временно сути. И вот Кармен прозорливо угадывает тот высший момент в человеке, когда он находится во «внутреннем фокусе», когда все самое важное, характерное, ценное и значительное в нем организует его лицо, отражается в глубине зрачков, в неуловимых волнующих тенях, пробегающих по челу, в скрытом, но ощущаемом, как ток, напряжении.

А удивительное лицо героя и мученика Чили — президента Альенде в фильме «Пылающий континент»! Режиссер показывает Альенде в разных планах — и за решением важных государственных дел, и на трибуне, но сильнее всего трогает кадр, где Альенде участвует в субботнике. Немолодой, кабинетный, порядком усталый человек выходит вместе со всеми в день, отведенный для отдыха, потрудиться на благо родной страны. Мы, зрители, словно заглядываем в саму душу, чистую, возвышенную душу президента-марксиста. Вот что делает настоящая кинохроника!

Удивительны в «Пылающем континенте» лица перуанских крестьян, кубинских революционеров, панамских студентов. Эти кинопортреты, говорящие так много о современном человеке, заставляют вспомнить великую портретную галерею, созданную старыми живописцами и дающую для постижения прошлого больше, чем толстые исторические фолианты. Ведь настоящий портрет не только психологичен, но и социален, он характеризует и модель, и эпоху.

Еще об одной особенности творческого почерка Р. Кармена хотелось бы мне сказать. Он мастер паузы и контрапункта, придающих его фильмам особую объемность, многомерность. Экран — плоскость, Кармен превращает его в рельеф. Вспомните довольно большой кусок из «Пылающего континента», где стареющий красавец, матадор века Домингин, которого Хемингуэй называл «смесью Гамлета и Дон Жуана», ведет напряженный, долгий и мастерский бой с огромным быком. Вроде бы излишняя щедрость — уделять столь много места в остросоциальном, трагически серьезном и вместе одухотворенном революционной романтикой фильме пустой забаве. Нет! И дело не только в том, что зрителю необходима разрядка, иначе отказывает воспринимающий аппарат, и не в том даже, что волнующее зрелище корриды неотделимо от душевного комплекса латиноамериканцев, а в чем-то более сложном и подспудном. Смуглое, в бисеринах пота лицо Мигеля Домингина и вся его гибкая напряженная стать, с одной стороны, как бы совпадают с темой яростной борьбы, главной темой фильма, с другой — в силу бесцельности риска матадора — контрастируют, отчего острее чувствуешь, где истинные, а где мнимые ценности. Вот сколько разных и сложных художественных задач решает Роман Кармен одной вроде бы необязательной сценой. Это и есть талант, то не до конца объяснимое, что отличает произведение искусства от мастеровитой ремесленной поделки.

Р. Кармен в каждом фильме проводит несколько линий, создающих гармоническое целое (контрапункт), он умеет находить кульминацию, оттого фильмы его так композиционно прочны и при монументальности своей изысканны. И надо ли говорить, что у такого страстного, одушевленного большими идеями художника форма никогда не бывает самоцелью, а возникает естественно из глубины материала.

О Кармене часто говорят: железный человек. Ах, если б он был действительно железным! Но он, как и все мы, состоит из мягкой человеческой плоти, подверженной и слабости, и болезни. Тяжелый инфаркт подшиб Кармена, как стрела летящую птицу. Он болел долго и трудно, но одолел недуг. Обычно люди, прошедшие через такое, резко меняют образ жизни: выходят на пенсию или сводят к минимуму свои трудовые усилия, словом, начинают вести «ватное» существование. Не таков Кармен. Едва поправившись, он уже вел съемки в Южной Америке, взбирался на Кордильеры, обливался потом в пампасах, коченел на Огненной Земле. Он не изменил ни одной своей привычке: засиживался до глубокой ночи с интересным собеседником, мчался за сотни верст по бездорожью единого кадра ради, работал так, как может работать, наверное, один Кармен. Он делал это не из бравады, не из желания доказать что-либо себе или другим, не из пренебрежения к жизни, которую яростно любил, а потому, что такой вот Кармен его устраивал, никогда не подводил, и, стало быть, незачем что-либо менять в себе.