Нина Аленникова - Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

В знойное сухое лето у нас в Раздоле было много гостей. Семья Ламзиных из Елизаветграда, у них было пять дочерей, еще гостил некто Цингер с сыном из Варшавы. Немного позднее приехал дядя Жорж с детьми и гувернанткой-немкой, но он остался с нами всего десять дней и уехал в свой летний лагерь. Самовар с раннего утра шипел на столе большой террасы. Чай пили когда кто хотел. Отец вставал чуть свет и отправлялся на полевые работы на бегунах, вместе с управляющим. Завтракали обыкновенно в час с половиной. После обильной еды все заваливались спать. Ставни все закрывались. Мы, ребята, собирались в нашем маленьком флигеле, где было прохладно из-за близких деревьев, окружающих домик. Там мы играли в карты, домино и другие игры, а в четыре часа отправлялись всей гурьбой купаться на пруд, кататься на лодке и веселиться. По воскресеньям, когда не было полевых работ, устраивались пикники. Мы ехали в экипажах и на бегунах, а за нами плелась большая арба, набитая сеном, покрытым огромным брезентом, с прислугой и большим запасом всевозможной провизии. Обыкновенно мы отправлялись в единственный на всю окрестность березовый лесок. Там, на траве, под самой большой тенью, мы располагались на весь день. Иногда мы доезжали до огромного озера, принадлежавшего богатому помещику Бутковскому. На берегу этого озера было тоже прохладно, так как было много тенистых деревьев. Отец неизменно играл на гармонии, пел свои любимые песни, иногда декламировал, всегда одно и то же. Помню его любимое стихотворение «Утка», смысл которого был тот, что животные никогда не бросают на нянек своих детей. Выращивают и воспитывают их сами. Когда солнце начинало садиться, мы отправлялись в обратный путь. Степь при закате солнца напоминает море, особенно когда зрелые колосья хлебов переливаются различными красками. При малейшем ветерке все это море колосьев колышется, как покрасневшие волны. Веселый Раз дол, выраставший издали своими огромными осокорями, казался неожиданным оазисом в пустыне.

Кто никогда не жил в степях, не может знать прелести их. Наш огромный тенистый сад был полон фруктовых деревьев всех сортов.

Целыми днями тетя Саша и Марья Исидоровна Ламзина варили варенье в саду на примитивных жаровнях, сооруженных из кирпичей. В огромных медных тазах варились клубника, малина, сливы, вишни, кизил, шелковица, райские яблочки и груши. Нам бережно собирали пенку, которой мы лакомились во время чая.

Да, это было блаженное лето. Часто среди забав я вспоминала, что, когда оно кончится, я уеду в город в огромное серое здание. Там останусь одна среди чужих людей. Тогда сердце больно сжималось и душу обдавало холодом. Чуткая и добрая тетя Саша понимала мои переживания и часто мне говорила: «Не унывай. Каждый четверг и в воскресенье я буду к тебе приходить, а на Рождество возьму тебя к себе, тогда нагуляемся вместе». Отец, съездивший в Одессу по делам, снял тете Саше квартирку в центре города.

К нам часто приезжали соседи, особенно семья Рустанович 3и Бжежицкие. Старики Бжежицкие редко приезжали, зато часто были у нас их три дочери-красавицы: Ксения, Ольга и Елена, как и младший братишка Алеша, который учился в кадетском корпусе в Одессе. И поэтому было решено, что Ксения, старшая, поедет с нами в Одессу сопровождать брата. Тетя Саша заранее назначила день праздника перед нашим отъездом. Был приглашен молодой священник из соседнего села при станции Помощная, знакомый нам отец Александр, которого всегда звали на семейные события. Гости разъехались во все стороны, кто в Питер, кто в Елизаветград. Дядя Жорж явился накануне за детьми. Все взрослые расположились на террасе за большим столом. Для нас, детей, был устроен отдельный «музыкантский стол». Как мы веселились за этим столом! Нам не полагались спиртные напитки, но квасу было вдоволь. Подражая взрослым, мы чокались стаканами с квасом, желая друг другу веселой зимы. После обеда отправились все в глубину парка к памятнику дедушке и бабушке, родителям отца. Этот белый памятник, со всегда зажженной лампадкой, навсегда запечатлелся в моей памяти. Рядом с ним находилась могилка-холмик моего братишки, погибшего от воспаления легких.

После долгих сборов наконец состоялся наш отъезд. Отец собрался нас сопровождать, несмотря на страдную пору в имении. По старому обычаю, все уселись в гостиной под образами. Няня заливалась слезами, да и я сама еле сдерживалась. Камень лежал на моей душе. Отец первый поднялся, перекрестился, и мы все начали обниматься, целоваться и крестить друг друга.

Путешествие в поезде было интересным. Я не отходила от окна, в котором мелькали наши степные пейзажи, деревеньки, утопающие в вишневых садах, соломенные крыши белоснежных хат, зеленые купола церквей. Иногда показывались и блестели вьющиеся, как змеи, реки. Все это убегало перед глазами, и жгучая тоска закрадывалась в душу. Убегавшие пейзажи напоминали, что скоро я больше не буду видеть эти любимые просторы. Суровая казенная обстановка заменит их надолго. Алеша, скромный, застенчивый кадет, иногда подходил ко мне. Мы обменивались впечатлениями, вспоминали минувшее лето, наши прогулки, купание и верховую езду. У тети Саши оказались неожиданные дела в имении, и она с нами не поехала. С грустью вспоминала я Луню и других моих деревенских приятелей, с которыми протекло мое беззаботное детство. Несмотря на мои восемь лет, я отлично понимала, что очень важная страница моей жизни перевернулась и что совсем новое ждет меня впереди.

Остановились мы в снятой отцом квартире, переночевали, и на другой день он отвез меня в институт. Начальница Кандыба, очень высокая, худощавая дама, встретила нас холодно и величаво. Она сразу же вызвала классную даму, которой меня поручила. Затем, объяснив моему отцу главные правила учреждения, отпустила его. Я едва успела попрощаться с ним, мне даже показалось, что он торопится избавиться от меня.

Попала я в самый младший, седьмой класс, где все девочки были старше меня. Я сразу подружилась с двумя: Лизой Варун-Секрет 4и Марусей Загорской. Обе они были дочерьми крупных помещиков нашей губернии. Отец Лизы играл значительную роль в Государственной думе. Маруся была очень красивая девочка: жгучая брюнетка, высокая и очень смелая. Общность интересов, воспоминания о привольной деревенской жизни тесно сблизили нас. Эта дружба была для меня большим спасением в новом моем существовании. Я задыхалась в суровой институтской обстановке. Приседания перед плавно проходившей начальницей. Длинные, утомительные церковные службы, постоянные придирки и замечания классных дам, ни минуты свободы. Весь день был распределен не только по часам, но и по минутам. Все это было томительно, скучно и однообразно. По ночам я проливала молчаливые слезы, вспоминая покинутый столь любимый Веселый Раздол. Часто мне снились наши огромные осокори, широкая плотина над первым прудом, молчаливым и неподвижным, Мендель, влезший в окно и расположившийся на моей кровати всем своим грузным собачьим телом. Я просыпалась в холодном поту и с тоской замечала, что нахожусь в огромном дортуаре [6], где спит весь мой класс. Многие, словно в бреду, бормотали что-то во сне. К счастью, через две недели появилась тетя Саша и стала аккуратно меня навещать. Приемы были по четвергам и по воскресеньям. Училась я неплохо, но без малейшего азарта. Сразу же оказалась первой по-французски, но арифметику возненавидела и никогда в ней не имела успеха.