Нина Аленникова - Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

Я перекрестилась, да и полячки тоже осенили себя своим католическим крестным знамением. Стало тихо. От курева висел дым столбом. Я подумала: «Как бы ни было, но я скоро смогу взять свою девочку». На душе стало как-то теплее и спокойнее. Но мысль, что тогда придется снова остаться с красными и как на это посмотрит муж, все же встревожила меня. Утром хозяин дал нам напиться чаю, и лошадь была накормлена. Расплатившись с ним, я вышла на двор, полячки сели на свою подводу, а я вскочила на коня и отправилась в путь. Конь шел очень бодро, и мы очень скоро въехали в город.

Николаев я совсем не узнала. Вспомнила, каким я его видела в былое время, нарядным, веселым! Моряки в своих красивых формах, элегантные дамы в белом, цветочницы на улицах, все жило радостно и ярко. Теперь же меня поразила мертвечина, улицы были пустынны, солдатские шинели желтели своим хаки, всюду груды семечек… Женщины с озабоченным видом шмыгали в подворотни. У всех был вопрос на лице: «Что нас завтра ждет?»

Спросила у прохожего улицу, где жили евреи, которым я должна была сдать лошадь. Прохожий хотя и посмотрел подозрительно, однако указал путь. Быстро погнала я коня в том направлении, хотелось поскорее от него избавиться, спина несносно болела. За пазухой у меня была записка для евреев. Когда я к ним добралась и передала письмо, рассказав свою историю, они начали торговаться насчет залога. Все же они мне вернули большую часть, на что я уже почти не надеялась. Они вообще могли мне ничего не возвращать, все же они вернули, захватив некоторый излишек.

Я была рада, что так легко отделалась, сразу же отправилась в ресторанчик, чтобы как следует закусить после такого путешествия. К трем часам дня, взяв извозчика, я отправилась в польское учреждение. Обе полячки были там и меня поджидали. Консул встретил нас вежливо, но сразу же сказал, что все русские корабли уже эвакуировались в Одессу. Остается еще в порту французский крейсер «Дю-Шелля» [54], но он, конечно, не знает, согласятся ли там нас взять. Я очень обрадовалась, заявила, что свободно говорю по-французски, надеюсь их уговорить, но прошу нам все же дать рекомендацию, то есть записку с парой слов. Он любезно нам ее вручил, и мы помчались в порт. Легко, без затруднений отыскали крейсер. Сначала матросы не хотели нас впускать, но когда я с ними заговорила по-французски и объяснила, что мы бежим от красных, что мой муж морской офицер, они согласились отвести нас к капитану. Конечно, капитан был поражен нашим видом, особенно моим, но вошел в наше положение, прочел записку поляка и сказал: «Вам надо сейчас же быть на корабле, так как мы через час отчаливаем, красные будут сегодня к ночи тут». У полячек чемоданы были с ними, у меня не было ничего, мешок я выбросила в городе. Мы сразу же согласились остаться, и нас всех троих поместили вместе. Нам дали совсем приличную каюту с хорошими койками. Главное, можно было наконец помыться по-человечески и выспаться, чего требовал организм. Много ночей не спала я так, как в эту ночь, на настоящей, чистой постели. Движение парохода по волнам приятно укачивало, уносило в нирвану… Забвение было настоящим наслаждением!

Помню, что это происходило 14 марта. Прибыли мы в порт Одессы на рассвете. Мраморная, величественная лестница показалась нам издали своей особенной белизной. Мои спутницы имели адрес родственников, живших недалеко от порта. Мы сердечно и тепло распрощались. Я решила ехать в гостиницу «Пассаж», в которой, я знала, остановились знакомые, бежавшие еще раньше, чем Таня и Вася Тхоржевские, из Елизаветграда. Как я ни размывалась, ни приводила себя в лучший вид, моя потрепанная одежда и высокие сапоги не могли внушить никому доверия. Очутившись в порту, я сразу же это почувствовала и остановилась в раздумье.

Мои знакомые, Калугины, были очень милые люди. Он был коммерсант довольно широкого размаха. Жена его, очень полная, добродушная особа, говорила мне перед их отъездом из Елизаветграда, что если мне удастся пробраться в Одессу, то я их найду в «Пассаже». Он тогда же обещал мне разыскать Вову и передать ему письмо. Мне стало ясно, что надо направляться в «Пассаж». Зная хорошо город, я решила отправиться пешком, не привлекая внимания. Но когда я добралась до знакомой гостиницы и обратилась к швейцару с вопросом, находятся ли Калугины у них, он грозно на меня накричал и прибавил, что таких бродяг они к себе не пускают. Тогда я ему спокойно объяснила, что я переодетая женщина, бежала от красных, что сейчас, с помощью Калугина, буду разыскивать мужа, морского офицера, что Калугин сам мне предлагал в этом помочь. Швейцар посмотрел на меня с удивлением, покачал головой и проворчал: «Чего только не видишь нынче!» Но сейчас же отправился за Калугиным в лифте.

Когда Петр Петрович появился, он всплеснул руками и остановился передо мной как вкопанный. «Боже мой, как вы сюда добрались!» – было его первое восклицание. Мы с ним расцеловались, и он сразу же меня потащил наверх в свои номера. Его жена тоже была потрясена моим неожиданным появлением, начались расспросы, мои объяснения, Петр Петрович сказал, что он давно разыскал моего мужа, знает, что он находится в порту, в партии траления, сразу же мне предложил за ним отправиться. «Я сейчас же закажу хороший ужин, с шампанским, чтобы отпраздновать ваше благополучное прибытие», – прибавил он уходя.

Софья Николаевна предложила мне переодеться. Несмотря на то что она была в четыре раза полнее меня, я сразу же согласилась с благодарностью и начала приводить себя в человеческий вид. Приятно было очутиться в нормальной обстановке. Ванная мне показалась верхом роскоши! Пудра, душистое мыло, все было необыкновенное! Платье пришлось подколоть со всех сторон. Софья Николаевна тоже прихорашивалась, готовясь к неожиданному ужину.

Я очень волновалась. А вдруг муж уехал или переменил службу, его будет трудно найти, мелькали беспокойные мысли. Но все оказалось проще, чем я предполагала. Через полтора часа явились Калугин и мой Вова, нисколько не изменившийся, Калугин застал его на пароходе.

По дороге Петр Петрович успел ему рассказать мою эпопею. Радость встречи была омрачена беспокойством об оставленной во вражеской зоне дочурке… Но мое полное доверие к Седлецким обнадежило его. Я рассказала ему подробно все, что произошло. На его замечание, что мы не скоро сможем взять нашу девочку, я начала доказывать обратное. Когда я сказала, что красные будут через три недели в Одессе и мы сможем поехать за ребенком, оба мужчины расхохотались. «Да вы там совершенно обольшевичелись! – говорил Калугин. – У нас здесь еще прибыли союзники; дадим такой отпор красным, что им не поздоровится!» Одна только Софья Николаевна мне поверила и озабоченно качала головой. «Боюсь, что вы правы, – шепнула она мне, – тут такая беззаботность, шампанское льется рекой, никто не чувствует той страшной опасности, которая нависает над нами; а я вот трепещу от страха и скверно сплю по ночам!»