Игорь Зимин - Люди Зимнего дворца. Монаршие особы, их фавориты и слуги

В ходе следствия допросили ливрейных служителей и установили, что летом в комнатах герцога нижними чинами мастеровой роты проводился косметический ремонт. На следствии лакей Деревягин сознался в краже «6 серебряных иностранных монет, которые он, Деревягин, хотя сознался, что похитил из стола в опочивальной комнате принца, но в похищении золотых монет сознания не учинил». Лакея арестовали, исключили из дворцового штата и направили для суда военному генерал-губернатору Петербурга.

Городская полиция по списку редких золотых монет сумела разыскать и изъять три монеты «в меняльной лавке под № 22 здешнего мещанина Волобуева», тот «около двух недель назад купил эти монеты от неизвестного ему человека». Этим все и закончилось.

Очень редко под подозрение попадала ближняя прислуга императорской семьи. Например, в 1851 г. очень жестко обошлись с камер-медхен великой княгини Марии Александровны Опочининой, ее не только уволили со службы «по повелению Их Императорских Высочеств», но и заточили в монастырь. 4 июня 1851 г. состоялось высочайшее повеление: «Камер-медхен Агриппину Опочинину сослать на покаяние в один из женских монастырей, по назначению святейшего Синода, на всю жизнь ея» [1015]. В результате камер-медхен поместили в Спасо-Бородинский женский монастырь Московской епархии. Однако это не устроило Николая I, и 15 июня 1851 г. по высочайшему повелению камер-медхен поместили «в другой монастырь, который по-далее и построже…». Еще раз упомянем – это было пожизненное… В итоге камер-медхен оказалась в Пустынном Белбажском Троицком женском монастыре в Костромской епархии [1016]. Причиной столь жесткого решения стало хищение «из ожерелья Государыни Цесаревны 8 жемчужин» [1017].

Видимо, к этой краже каким-то образом оказался причастным гоф-медик Зимнего дворца, поскольку тогда же «Цесаревич приказал без всяких церемоний уволить доктора Виткова от звания придворного доктора (дежурного гоф-медика)» [1018]. По распоряжению Николая I лекаря Виткова выслали «из Петербурга, для определения куда-либо в уезд Оренбургской губернии для производства там вольной практики». Однако за лекаря вступилась его жена – Мария Виткова. В прошении она пишет, что осталась без средств с малолетним сыном и новорожденной дочерью, добавляя, что «муж мой бывший… не способен ни к какому безнравственному поступку». Николай Павлович был отходчив, и не успел лекарь Витков доехать до Оренбурга, как последовало новое распоряжение императора: «возвратить его в Петербург, но не к Высочайшему двору, но для производства вольной практики», поскольку «по произведенному исследованию о пропаже из ожерелья государыни цесаревны 8 жемчужин не оказалось, чтобы Витков принимал участие в похищении оных» [1019]. В 1854 г. Николай I разрешил лекарю Виткову вернуться на государственную службу.

Кражи случались не только в Зимнем дворце, но и в Императорском Эрмитаже. Количество краж мало зависело от того, общедоступен был музей или он функционировал в режиме «только для избранных». По большей части воровали «по мелочам», хотя в отношении Императорского Эрмитажа говорить о «мелочах» как-то неудобно.

Кражи в Зимнем дворце чаще всего раскрывались, а вещи возвращались в резиденцию. Но следует сказать и о высочайших решениях, наносивших серьезный урон художественным коллекциям Императорского Эрмитажа. Причем речь не идет о личных или дипломатических подарках, когда по высочайшей воле вещи или картины просто вычеркивались из каталога Императорского Эрмитажа, а о жестких решениях российских монархов. Конечно, с нашей, современной точки зрения.

Например, после подавления Польского восстания 1831 г. в Императорский Эрмитаж в 1834 г. привезли из Варшавы «транспорт картин» и прочих вещей в 37 ящиках. По распоряжению Николая I 65 картин, среди которых преимущественно были портреты польских государственных деятелей, сожгли во дворике у Малого Эрмитажа. Тот же самый Николай I распорядился переплавить подносные «именные» серебряные сервизы времен Екатерины II, оставив лишь несколько вещей в качестве эталонных экземпляров.

В начале 1850-х гг. Николай I принимал активное участие в работе комиссии во главе с академиком живописи Ф. Бруни, «отбраковавшей» «малоценные картины» из коллекции Императорского Эрмитажа. Несмотря на свою занятость, Николай I «ежедневно приходил в Эрмитаж и от 1 до 2 дня вместе с Бруни и другими лазал в подвалы, вытаскивал оттуда картины, разбирал, рассматривал, определял и развешивал их» и, «если раз он определял, что картина такой-то школы, его уже мудрено было переубедить» [1020].

Все осмотренные авторитетной комиссией картины разделили на три категории. К первой категории отнесли 1600 картин, отобранных для Императорского Эрмитажа. Во вторую категорию вошли картины «второстепенные», предназначенные для украшения многочисленных императорских резиденций. В третью категории попали полотна, предназначенные для продажи, таких оказалось 1219. Их продали в начале правления Александра II за 16 447 руб., то есть в среднем по 14 руб. за картину. В числе прочего продали на аукционе за 30 руб. две створки триптиха Луки Лейденского. Буквально через полтора десятка лет, при том же Александре II, эти створки купили для Эрмитажа за 8000 руб. [1021]

Подобную методику разделения коронных бриллиантов на три категории использовали большевики на рубеже 1920-1930-х гг. при подготовке распродаж ювелирных раритетов Бриллиантовой комнаты Зимнего дворца.

Произведения искусства похищали и с жилых половин Зимнего дворца, несмотря на то что за каждой комнатой был закреплен лакей, несший суточное дежурство, персонально отвечая за любую мелочь, находящуюся в этой комнате. Но жизнь есть жизнь, да и человеческий фактор никто не отменял. Бывало и так, что «глаз замыливался» на привычном интерьере и пропажу вещи обнаруживали спустя довольно много времени.

Например, одна из таких историй произошла в феврале 1872 г., когда обер-гофмаршал донес министру Императорского двора, что во дворце похищены: «1. В комнатах бывшей половины великого князя Павла Александровича в Зимнем дворце картина, изображающая девочку и мальчика, подающих со стены сада кисть винограда проходящей мимо девушке, работы Мейера, из Бремена, писанная на холсте в 1853 г. и 2. В Романовской галерее, копия с поясного портрета покойной великой княгини Елены Павловны в бархатном платье с короткими рукавами и с орденской лентою Св. Екатерины, на голове небольшая диадема – писанная академиком Тютрюмовым на холсте в 1860 г.» [1022].

Министр Двора одобрил решение обер-гофмаршала обратиться к обер-полицмейстеру для начала профессионального расследования, но одновременно распорядился провести и внутреннее расследование силами чиновников Придворной конторы. Министр требовал провести следствие «строжайшим образом».