Дмитрий Володихин - Царь Федор Иванович

Все пятеро «регентов» — люди могучие, властные; Мстиславский и Шуйские к тому же еще и опытные военачальники. Борьба между ними началась очень быстро. В скором восстании москвичей, в приходе их под кремлевские стены, видятся не столько спонтанный гнев, тревога, растерянность, сколько действия, срежиссированные аристократическими группировками.

Русские летописцы прямо писали о вражде и «смятенье великом» между вельможами.

Вельского чаще всего называли главным убийцей Ивана IV, во всяком случае одним из убийц [4]. Его как будто поддерживал Годунов со своей многочисленной родней; как минимум — первое время. Борис Федорович и сам был из когорты тех, кого возвысила милость Ивана Грозного, так что у него с Вельским была своего рода «карьерная близость». Но Годуновы воспринимались служилой аристократией как «свои», пусть и не высшего сорта, да еще как царская родня. К ним изначально не было такой ненависти — как у высших аристократических родов, так и просто у родовитых служильцев. А вот Богдана Яковлевича служилая знать едва терпела за выдающееся «худородство». Само присутствие его при дворе, на высокой должности оружничего, коверкало старый порядок, при котором права рода, права «хорошей крови» абсолютно преобладали над прочими факторами при назначении на важные посты. Возможно, противники Вельского опасались, среди прочего, и его стремления вернуть опричные порядки. Во всяком случае, его в первую очередь свели со сцены большой политики.

Манера Богдана Яковлевича затевать местнические споры с теми, кто был намного знатнее его, весьма быстро вызвала «брожение», против него направленное. В последние годы жизни Ивана IV Вельский играл роль доверенного лица, весьма влиятельного фаворита; он, надо полагать, считал возможным сохранить свое влияние и после смерти царя, а потому вел себя дерзко. Но не тут-то было! На него напали, он едва спасся от смерти в царских палатах, где сосредоточились его приверженцы. Страже и стрелецким отрядам велено было «зорко охранять ворота… держа наготове оружие, и зажечь фитили» {8} .

Неприятели Богдана Яковлевича распространили в народе слухи, что он хочет истребить бояр и то ли сам ищет царства мимо Федора Ивановича, то ли желает возвести на трон младшего царевича — незаконнорожденного Дмитрия Углицкого [5]. У Фроловских ворот, близ Лобного места, собралась огромная толпа — отнюдь не бестолково галдящие посадские люди, а вооруженные дворяне, тараном «пощупавшие» прочность воротин и развернувшие против Кремля артиллерийские орудия. И уж рядом с ними простонародье без затей громило лавки, потрясая дубьем… Кремль, таким образом, оказался в осаде. Стрельцы палили по осаждающим из ружей, те отвечали градом пуль и стрел. Осажденным пришлось предъявить живого и невредимого Н.Р. Юрьева — он получил широкую популярность в народе, и кремлевским сидельцам требовалось опровергнуть слухи о том, что он убит. Но стрельбы и предъявления народу боярина Юрьева не хватило для того, чтобы рассеять дворянские отряды у кремлевских ворот. Пришлось выслать из Кремля к москвичам переговорщиков. Вероятно, переговоры велись разными группами; источники на этот счет дают противоречивые сведения. По всей видимости, решающую роль в «замирении» Москвы сыграли думный дворянин Михайло Андреевич Безнин и дьяк Андрей Щелкалов, уговорившие «чернь» отойти от моста через кремлевский ров. Так или иначе, столичное население успокоилось, отряды дворян ушли от Лобного места. Но Вельскому пришлось расстаться с местом при дворе. Его отправили воеводой в Нижний Новгород. Явное поражение! Более того, ясно, что Богдан Яковлевич лишился поддержки Годуновых, а без них он оказался слишком слаб. Именно известие о его высылке произвело главное «успокоительное действие» на восставших.

Царевича Дмитрия с Нагими также отослали подальше от Москвы — на удел в Углич. Перед венчанием Федора Ивановича на царство второй человек царской крови, стоя рядом с ним, мог вызвать у каких-нибудь столичных авантюристов надежды на еще один раунд рискованной политической игры.

Любопытно, что во всех этих перипетиях начала царствования роль Федора Ивановича просто не видна. Английский дипломат Баус, пребывавший тогда в Москве, писал о безвластии сына Ивана IV, а посол Речи Посполитой Сапега выразил суть ситуации еще резче: «Между вельможами раздоры и схватки беспрестанные… а государь не таков, чтобы мог этому воспрепятствовать». У кремлевских ворот кровь льется рекой: десятки убитых, сотни раненых, со стен с раздвоенными зубцами падают в ров стрельцы, пораженные лучниками, толпа грозится штурмовать ворота до победного конца. Люди спорят, сшибаются друг с другом, то и дело поминают имя нового царя, а где же он сам? Его как будто нет. Он как будто отсутствует. Волнения москвичей и переговоры с ними, удаление Вельского, Нагих и царевича Дмитрия из столицы словно происходят помимо его воли. Грязь дворцовых интриг не пристает к биографии Федора Ивановича за счет того, что некие выдающиеся политические деятели за его спиной ведут «большую игру», а он оказывается задействован в ней исключительно редко. Кто-то «из-под ковра» выводит народ на площадь, кто-то устраивает так, что восставшие оказались обеспечены всем необходимым для своего дела, кто-то ведет с ними переговоры, формулируя условия, при которых гибельная осада будет снята с Кремля, кто-то жертвует Вельским… Федор Иванович здесь ни при чем. Похоже, его шурин поставил в «большой игре» на Вельского, ощутил решительное противодействие со стороны великородных князей Шуйских и Мстиславских, боярина Юрьева, а также примкнувшего к аристократам дьяка Андрея Щелкалова, договорился с ними о «сдаче» Богдана Яковлевича, получил от них «добро», а затем подписал у государя грамоту, по которой грозненский фаворит был отправлен на дальнее воеводство, и могущественная знать, удовольствовавшись этим, отдала вожакам «толпы» приказ уводить людей от Лобного места. Федор Иванович играл роль пассивного наблюдателя.

Ко времени, когда скончался Иван IV и царевичу следовало занять отцовский трон, ему недоставало еще нескольких месяцев до 27-летия. Незадолго до того, как в Москве начались волнения, он венчался на царство. Это произошло 31 мая, и в день восшествия на престол государю как раз исполнилось 27 лет.

Один из очевидцев коронации, англичанин Джером Горсей, оставил подробный рассказ о ней. Этот рассказ приводится здесь с несколькими незначительными сокращениями:

«Царь вышел из дворца [6], впереди шествовали митрополит, архиепископы, епископы и главнейшие лица из монашества и белого духовенства в богатых шапках и священническом одеянии, они несли иконы Богоматери и другие, икону святого ангела царя, хоругви, кадила и много другой утвари, соответствующей этой церемонии, и все время пели. Царь со всей знатью, в определенном порядке, вошли в церковь, именуемую Благовещенской… где справлялись, согласно обрядам их церкви, молитвы и богослужения. Потом они пошли в церковь по имени Архангела Михаила, где совершили тот же обряд, а оттуда — в церковь Пречистой Богоматери, которая является их кафедральным собором [7]… В центре ее было царское место, которое занимали в подобных же торжественных случаях предки царя. Его одежду сняли и заменили богатейшим и бесценным нарядом. Царя возвели на царское место, его знать стояла вокруг по чинам; митрополит надел корону на голову царя, в правой руке у него были скипетр и держава, в левой — меч правосудия, богато убранный, перед царем помещались все шесть венцов — символы его власти над землями страны, и лорд Борис Федорович стоял по правую руку. Затем митрополит стал громко читать небольшую книгу — увещания царю творить истинное правосудие, мирно владеть венцом его предков, дарованным ему Богом… Затем митрополит благословил и возложил на него свой крест. Затем царя свели с царского места, на нем была верхняя одежда, украшенная разными драгоценными камнями и множеством восточного ценнейшего жемчуга. Она весила 200 фунтов, ее шлейф и полы несли шесть князей… Главный царский венец был надет на голову, в правой руке был царский жезл из кости единорога в три с половиной фута длиной [8], украшенный богатыми камнями, купленный прежним царем у аугсбургских купцов в 1581 году, что стоило ему 7000 марок стерлингов… Скипетр и державу нес перед царем князь Борис Федорович [9]; богатую шапку, украшенную камнями и жемчугом, нес другой князь; его шесть венцов несли дяди царя: Дмитрий Иванович Годунов… и Никита Романович, братья царской крови: Степан Васильевич, Григорий Васильевич, Иван Васильевич [10]. Таким церемониальным шествием царь подошел к великим церковным вратам, и народ закричал: “Боже, храни царя Федора Ивановича всея Руси!” Ему подвели богато убранного коня, покрытого вышитой жемчугом и драгоценными камнями попоной, седло и вся упряжь были убраны соответствующим образом, как говорят, все стоило 300 тысяч марок стерлингов… Были сделаны для него, с его князьями и знатью, подмостки в 150 морских саженей длиной, в две шириной и на три фута поднятые над землей, чтобы они могли пройти из одной церкви в другую через напиравшую толпу, так как народа было так много, что некоторые были в то время задавлены до смерти в этой толчее. По возвращении царя из церквей под ноги ему стлали золотую парчу, паперти церквей были покрыты красным бархатом, а подмостки между церквами — алым стаметом. Как только царь проходил, парча, бархат и стамет обдирались теми, кто только мог добраться до них, каждый желал иметь кусочек, чтобы хранить его как память. Серебряные и золотые монеты, вычеканенные по этому случаю, в большом количестве разбрасывались в народ. Лорд Борис Федорович был пышно и богато одет с украшениями из больших восточных жемчужин и всяких драгоценных камней. Подобно ему были одеты все Годуновы в соответствии с их положением, как и остальные князья и знать; один из них, по имени князь Иван Михайлович Глинский… имел одежду, коня и его убранство стоимостью 100 тысяч марок стерлингов, причем все очень старинное. Царица, находясь в своем дворце, сидела на престоле у большого открытого окна. Ее одежда была так богато украшена камнями и восточным жемчугом, что блестела и сверкала; на голове ее был надет царский венец. Вокруг нее находились знатные дамы и княгини. Народ воскликнул: “Боже, храни нашу благородную царицу Ирину!” После всего этого царь вошел в палату Думы (the parliament house), которая также была богато убрана. Там он занял свое царское место, украшенное, как и прежде… На столе перед ним были поставлены шесть его венцов; один из его приближенных держал царские чашу и кувшин из золота, по обе стороны от него стояли два человека, называемые рындами (kindry), в белой, затканной серебром одежде, с жезлами и золотыми топориками в руках. Князья и знать в богатых одеждах расположились вокруг по старшинству. Царь после краткой речи допустил каждого поцеловать его руку, что и было сделано, затем он перешел на свое царское место за столом, где ему с почестями прислуживали его знатные люди. Три передние комнаты, большие и просторные, были уставлены блюдами из серебра и золота от пола до потолка, одно над другим, среди них было много золотых и серебряных бочонков. Празднества продолжались целую неделю, в течение которой устраивались разные царские развлечения» {9} .