Елена Морозова - Маркиз де Сад

Садический парадокс: надменный аристократ, вспыльчивый и всегда готовый пустить в ход трость, де Сад не чувствовал потребности в общении с людьми своего круга. Возможно, он и не умел с ними общаться. Его миром был театр, точнее два театра — высокий вымысел, ограниченный рамками сцены, который он сам воплощал на этой сцене как режиссер и актер, и «физиологический» театр эротических фантазий для одного актера с бессловесной массовкой. (Если есть «физиологический» очерк, почему бы не быть физиологическому театру?) Роль массовки отводилась продажным девкам и лакеям. Донасьен сам расписывал сценарий, сам расставлял всех по местам и сам выступал в роли зрителя: в отличие от множества любителей великосветских оргий он всегда искал эротических приключений в одиночку. Театр был его башней из слоновой кости, Ла-Кост — его крепостью, и он не выносил, когда в его мир вторгались без приглашения.

Донасьен любил свою цитадель: только за ее толстыми стенами, с которых открывался прекрасный вид на соседнее плато Люберон, он чувствовал себя в безопасности. Когда-то на этой стратегической высоте располагалась римская дозорная башня, а уже в 1038 году на ее месте был выстроен укрепленный замок, castrum. С XIII века замок принадлежал знатному провансальскому роду Симианов, с которым де Сады породнились в первой трети XVII века. Жан Батист де Сад, заключивший брачный союз с Дианой де Симиан, приходился Донасьену прапрадедушкой.

Но не только стремление скрыться под защиту прочных стен влекло Донасьена в Ла-Кост. Здесь, среди высоких холмов, поросших темным лесом, среди раскинувшихся в долинах виноградников витал мятежный дух неповиновения; принесенный вальденсами [5] Основанная в XII в. лионским купцом Пьером Вальдом секта вальденсов проповедовала добровольную бедность. : многие сеньоры Люберона приглашали трудолюбивых «лионских бедняков» селиться на их землях. Во время религиозных войн вальденсы примкнули к протестантам, и местные деревни стали объектами нападения католиков, В 1545 году королевские солдаты сожгли в окрестностях Ла-Коста одинадцать деревень, а в 1562 году, через день после резни в Васси [6] 1 марта 1562 г. в местечке Васси, неподалеку от Жуанвиля, солдаты герцога Гиза разогнали происходившее в амбаре собрание протестантов. , протестанты покинули леса, где они укрывались, и совершили налет на замки местных сеньоров-католиков. Ла-Кост также подвергся нападению, и его сеньор Марк Симиан был убит. В дальнейшем, несмотря на запреты, потомки переселившихся из Пьемонта вальденсов постоянно нарушали королевские указы: в 1612 году они без разрешения начали строить свой храм, не допустили разорения кладбища и de facto сохранили право пастора причащать умирающих.

Де Сад, прекрасно знавший историю края, не мог не ощущать ее дыхания в самом сердце своей любимой цитадели. Нередко по вечерам, когда все обитатели замка укладывались спать, он, взяв свечу, бродил по темным коридорам, глядя, как в пляшущих отблесках пламени на стенах возникают фигуры насильников и убийц, и в ушах его звучали вопли истерзанных жертв. Главный ужас этого театра теней заключался в том, что среди убийц не было ни правых, ни виноватых — виноватыми всегда были жертвы, а убийцы — всегда правыми. Одни убивали во имя Господа, другие умирали ради него, и не важно, что одни молились этому Господу под руководством кюре, а другие — пастора: конец был один. Тени прошлого, напоминавшие о братоубийственных войнах между католиками и гугенотами, укрепляли богоборческие настроения де Сада, заглушая тихий голос, шептавший, что в войнах этих был повинен прежде всего сам человек,

В сочинениях де Сада будет немало гибельных подвалов и пугающих мест: «…настоятельница нагнулась, неожиданно приподнялся надгробный камень, открылся проход, и Дельбена спустилась в святилище смерти» («Жюльетта, или Преуспеяния порока»); «Пройдя несколько извилистых поворотов, мы оказались перед дверью в подземелье. Ролан, открыв дверь, подтолкнул меня вперед <���…> так что я оказалась сброшена на дно ужасной могилы». («Жюстина, или Несчастья добродетели»); камера, не пропускающая ни единого луча света («Лау-ренция и Антонио»); затянутая черным часовня с погребальным ложем в середине («Мисс Генриетта Штральзон»).

Как и полагала мадам де Монтрей, рождение второго сына не произвело на Донасьена особого впечатления. Гораздо более интересным было для него сообщение Председательши о том, что он совершенно свободен. «Надеюсь, он не станет злоупотреблять своей свободой. Во всяком случае, я обещала ему, что усилия, которые были мною предприняты, последние, и более я ничего не смогу, да и не хочу, для него делать», — писала мадам де Монтрей в письме к аббату де Саду, зная, что аббат наверняка посещает племянника в его замке и с удовольствием участвует в его увеселениях. Чем еще мог заниматься зять мадам де Монтрей?

Почувствовавший свободу Донасьен понимал, что его возвращение в Париж преждевременно. И он предпринял путешествие в Голландию, страну, прославившуюся печатными дворами, где изготовляли контрафактную продукцию и набирали запрещенные книги. Конечно, французские издатели не всегда везли взрывоопасные рукописи в Голландию: иногда они просто указывали местом выхода книги Гаагу, как наиболее крупный центр книгопечатания. Жан-Жак Повер, автор монументальной трехтомной биографии маркиза де Сада, полагает, что целью путешествия была именно Гаага, где должно было выйти в свет некое эротическое сочинение маркиза. Уверенность Повера основана на ряде высказываний Донасьена Альфонса Франсуа, в частности, на строках из письма к аббату Амбле, отправленному из Венсе-на в 1782 году: «…в любви меня привлекает исключительно наслаждение (выделено де Садом. — Е. М.) . Метафизика, на мой взгляд, является самой скучной и самой необъятной материей, и я отказываюсь приправлять ею свои произведения, как того требует драматическое искусство. <���…> И я предвкушаю наиживейшее удовлетворение, когда, вернувшись к своему единственному гению, сменю перо Мольера на перо Аретино. Первое, как видите, даже не смогло толком меня поддержать в столице Гиени (городе Бордо. — Е. М.) , в то время как второе помогло мне шесть месяцев оплачивать свои удовольствия в одном из первейших городов королевства, а также два месяца путешествовать по Голландии, не потратив ни единого су из моих собственных денег». Версия эта более чем правдоподобна. Иначе мы обязаны предположить, что «Сто двадцать дней Содома», основополагающее и любимое сочинение де Сада, потерю которого он оплакивал, по его собственным словам, «кровавыми слезами», было написано внезапно — словно извержение вулкана в тихой долине.