Екатерина Мещерская - Жизнь некрасивой женщины

И все же я решила бежать и привела свой план в исполнение.

Судьба играла мне на руку: вернувшись вечером из Клина, из командировки, Ника рано улегся спать. Поздно ночью я затаив дыхание тихонько вылезла из-под одеяла и стала одеваться. Написав на подоконнике при свете лампады записку Нике, чтобы он оставил меня в покое, я сняла его подарок — бриллиантовые серьги, — положила их на записку, затем надела шубу, шапочку, ботики и неслышно проскользнула в парадную дверь.

Я не могла поверить своему счастью, когда очутилась на улице, на свободе! Быстро пробежав Брестскую, выскочила на Тверскую и увидела сквозь стекло окна, что часы в аптеке показывали всего половину одиннадцатого. Какая удача! Не так еще поздно, и я зашагала по Тверской, перебирая в голове адреса людей, у кого могла бы переночевать хотя бы эту ночь. Но таких не находилось. Все это были те «друзья» и знакомые, для которых мое «бегство» было бы очередной сенсацией и долгожданным поводом к сплетням. Так, погруженная в мысли, я шла по Тверской, пока невольно не замедлила шаг около знакомого переулка. Дегтярный!.. Милый Дегтярный!.. Здесь ждали меня малыши в детском саду «Галочка». Сюда каждое утро провожал меня на работу Юдин.

Дорогие, милые сердцу воспоминания!.. Я свернула в знакомый переулок, остановилась перед большим серым домом, где, как и в те счастливые дни, висела доска: «Галочка. Детский сад при Коммунистическом университете имени Свердлова».

Малыши мои, наверное, выросли, и их место заняли другие, незнакомые… а руководительницы? Те ли, что работали со мной?..

Окна детского сада были темны, кроме самого крайнего, я знала — это горел свет у Софьи Артуровны, кухарки детсада.

Пожилая интеллигентная немка, жившая до революции в домах воспитательницей. Она была одинока, честна и устроилась в детсад благодаря своим исключительным кулинарным способностям.

Я робко позвонила, хотя рассудок мой и протестовал: «Поздно, может быть, Софья Артуровна рассердится. Удобно ли просить о ночлеге?» Но сердце подсказывало, что Софья Артуровна меня очень любит и не сможет отказать, приютит.

— Кто там? — испуганно спросила Софья Артуровна. Она держала дверь на цепочке, но, услышав мой голос, сразу узнала, обрадовалась, впустила, расцеловала…

Неделю я «нелегально» жила у Софьи Артуровны. Спала на сундуке за шкафом в ее маленькой комнатке на кухне. «Нелегально» потому, что в детском саду не имел права жить и ночевать ни один посторонний человек.

После первой же ночи под кровом «Галочки», встав утром, я пошла к Николаю Сергеевичу Понятскому. Он принял и обласкал меня, как родную, сейчас же дал работу — перевод, выдал авансом немного денег и обещал как можно скорее устроить на работу официально.

— Но, милое дитя, — сказал он, ласково глядя на меня, — дело-то не в работе! На нее я вас всегда устрою, вы мне нужны. Но дело идет о вашей, так сказать, легализации. Ведь для того чтобы устроиться на работу, нужно иметь твердую прописку, иначе говоря, постоянное местожительство. А вам, наверное, даже взять справку о выписке со старого адреса неудобно, ведь это значит идти туда и увидеть Васильева.

Я молчала.

— А потом, — уже тише продолжал Николай Сергеевич, — я со своей стороны посоветовал бы вам вернуться к матери на Поварскую. Раз вы решились разойтись с мужем, то вам нужны постоянный угол и твердая прописка.

Я не хотела говорить ему того, что мне рассказала одна из руководительниц «Галочки», которая через общих знакомых знала, что мама после моего ухода раздарила все мои вещи, вплоть до кровати, сожгла мои портреты и сказала всем, что я для нее умерла. При ней даже старались не упоминать моего имени…

Таким образом, я очутилась в самом безысходном положении.

В первый же день я сняла с руки обручальное кольцо червонного золота (больше у меня ничего не было) и продала его. А затем старательно засела за переводы. День мой начинался с того, что я как можно раньше, пока еще не пришли в сад дети, бежала из Дегтярного на Большую Дмитровку в библиотеку университета и принималась за переводы. Это было очень удобное место для работы. Но мысли мои были отравлены тем, что я не имела права стеснять Софью Артуровну, да еще, живя нелегально, подводить ее своими недозволенными ночевками. Знала я также и то, что Ника меня разыскивает — и разыщет.

Я не ошиблась. На двенадцатый день моей самостоятельной жизни он предстал передо мной в читальном зале библиотеки университета.

Оказалось, что он искал меня через милицию и уголовный розыск, побывал уже у мамы на Поварской, у Пряников на Арбате и обежал всех наших знакомых. Потом вдруг вспомнил о Понятском. С утра пришел к нему на квартиру, но не застал дома, а его сестра и брат сказали, что ничего обо мне не знают. Тогда Ника пошел в университет искать самого Николая Сергеевича. Тот читал лекцию, и, дожидаясь его, Ника зашел в библиотеку, где совершенно неожиданно увидел меня.

Ника стоял передо мною какой-то тихий, не похожий на себя и радостный. За эти несколько дней он очень изменился: одутловатость лица, мешки под глазами. Разговор был недолог. Я быстро собрала книги, торопясь покинуть стены университета: я боялась публичного скандала и трепетала от одной мысли, что Васильев может хотя бы намеком оскорбить дорогое и светлое для стольких людей имя Понятского.

Я стремительно последовала за Васильевым на улицу. Был сильный мороз, дыхание захватывало. Я задыхалась, доказывая, что все равно уйду от него, просила не только оставить меня, но и помочь мне в новой жизни, а он все упрямо тянул меня за рукав и звал с собой.

— Пойдем! — говорил он. — Ну не нравится тебе на Второй Брестской, будем жить в другом месте, уедем на другую квартиру…

— Ах ты, Господи! — уже в отчаянии сказала я. — Да не в этом дело: на той ли улице, на другой ли, у той или иной хозяйки… Хоть во дворце из золота — нигде не могу и не буду с тобой жить. Вот ты что пойми!..

Мы все шагали и шагали по улицам, ноги замерзли, я вся посинела. Ника это заметил и стал звать на горячий завтрак, на чашку кофе.

— Ладно! — вдруг зло отрубил он; его лицо помрачнело, и я встретила знакомый оловянный взгляд. — Я понял: я тебе противен, все это комедия была, но только не думал я, что ты с Богом будешь шутить и даже на венец плюнешь… Но уж коли среди ночи от меня убежала, коли так решила, что же, попробуй поживи самостоятельно… Но прошу об одном… И ты должна исполнить мое желание — ведь ты расстаешься со мной навсегда. Имею же я право попросить тебя о последнем?

— Проси, постараюсь исполнить…

— Сегодня вечером в последний раз отужинай со мной в «Ампире». Неужели так вот, сейчас на всю жизнь расстанемся?