Екатерина Мещерская - Жизнь некрасивой женщины

Я покрылась холодным потом; заставляя себя равномерно дышать, сжимала и щипала свои руки, чтобы какими-нибудь болевыми ощущениями привести себя в порядок, отрезвить, перебить этот безумный, животный страх, за который я презирала себя.

Глаз открыть я не решалась. Вдруг необыкновенно приятное ощущение легкости охватило меня, и я поняла, что мы оторвались от земли. Я открыла глаза. Самолет набирал высоту. Я вздохнула свободно, радостно и легко. Всякий страх исчез, и я поняла, что он уже больше ко мне никогда не вернется. Борьба с ним или, вернее, с моим больным и неприспособленным сердцем была позади, и я вышла из нее победительницей.

Я взглянула вниз: ангары аэродрома казались спичечными коробочками. Москва расстилалась плоским планом квадратов с длинными черточками улиц, которые мало-помалу теряли четкость своих очертаний, сливаясь в блеклые пятна. Потянулись белые загородные, покрытые снегом поля.

Больше смотреть вниз не хотелось. Я поняла, что вид с высоты полета не настолько красив, как я предполагала. Это очень напоминало чертежный план.

Но как влекло небо! Как радостно билось сердце от стремительности и дерзости полета!..

Вдруг Раевский обернулся ко мне. Я сделала ему знак рукою вверх — он кивнул и стал набирать высоту.

Взглянув вниз, я теперь увидела только туман. Земля исчезла. Мы продолжали набирать высоту, и Раевский еще раз обернулся ко мне. Я кивнула, прижала руки к груди, стараясь этим выразить мой восторг, и опять сделала рукой движение вверх. Больше уже Раевский ко мне не оборачивался.

Когда мы снизились, я была еще опьянена полетом и от впервые испытанного какого-то сладкого волнения еле держалась на ногах. Я могла только, сняв шлем, схватить руку Раевского.

— Спасибо! Спасибо! — благодарно повторяла я.

— Что вы! Я с удовольствием буду с вами летать! — И он кивнул Васильеву. — У нее прекрасная летная дисциплина для женщины. Ведь нас поболтало. Интересно, во сколько баллов сейчас ветер?

Васильев был в полном недоумении.

— И чего это ты в слепой полет пустился? — удивленно спросил он Раевского.

— Отчего?.. Твоя жена просила все выше да выше!

Я заметила, что Васильев не верит собственным ушам. Я посмотрела на него и презрительно улыбнулась.

Потом мы сидели в кафе на Страстной площади в Доме актера. После кафе зашли в только что открывшийся бывший магазин Елисеева, и Васильев четверть часа пропадал почему-то в кабинете директора. Потом он велел своему лихачу ехать к Большому театру и, оставив меня в санях, опять некоторое время отсутствовал, после чего наконец повез к знаменитому сапожнику, который жил в начале Садовой-Триумфальной.

Мы вели отрывочный разговор и перекидывались незначительными фразами. Неприятное чувство какой-то тревоги и настороженности меня не покидало.

Был пятый час дня, когда мы поднимались по лестнице к нашей квартире.

Я мечтала поскорей прийти домой, отдохнуть, рассмотреть все покупки, разобраться в мыслях и впечатлениях. Я была уверена, что посидев для приличия каких-нибудь четверть часа, Васильев наконец уйдет. Втайне я горела желанием спровадить его поскорее.

— Спасибо, — обратилась я к нему, когда мы подошли к дверям, — спасибо за все доставленные удовольствия.

— А я еще не ухожу! — перебил он. — И уходить не собираюсь. Пожалуйста, не смотрите на меня так грозно. Я уже приготовил вам новый сюрприз, который ждет вас дома. — И он с самым бесцеремонным видом нажал кнопку звонка.

Нас встретили мама и тетка в праздничных платьях, возбужденные и веселые. Оказалось, что у Елисеева Васильев заказал целую корзину дорогих закусок и вин, а в Большом взял ложу бенуара на «Кармен», которая шла вечером. Пока мы ездили по магазинам и сидели у сапожника, все это уже было доставлено на Поварскую.

— Скорее, скорее! — тоном хозяина торопил Васильев. — Закусим и поедем. В половине восьмого начало оперы… Есть у вас где-нибудь поблизости телефон, чтобы я мог вызвать для театра машину?..

Так началась эпопея с Васильевым.

Я взглянула на тетку и маму: обе были розовые, помолодевшие, глаза от выпитого вина блестели. Они весело разговаривали между собой и смотрели на Васильева хотя и с удивлением, но восторженно.

Во время антрактов к нам в ложу или, вернее, к Васильеву входили какие-то бесконечные посетители. То какие-то летчики, то политкаторжане, то матросы, то комиссары, и со всеми он обнимался. Какого-то Дмитрия Ивановича Васильев схватил за борт пиджака и пихнул на кресло около тетки.

— Это крупный инженер, одинокий, с большим будущим, у него все есть, кроме жены… он мечтает жениться, — шепнул Васильев, нагнувшись к маминому уху, и бедный Дмитрий Иванович был отдан тетке на растерзание.

На барьере нашей ложи не видно было даже алого бархата: коробки с конфетами, мандарины, плитки шоколада, печенье, — ну, словом, все, что только мог достать Васильев в буфете. А тетка щурилась на бедного Дмитрия Ивановича, хватала его за руки и говорила:

— Нет! Я хочу, хочу быть для вас роковой женщиной! Разве у меня нет для этого чар?..

Дмитрий Иванович, опешив от ее огненных взглядов, растерянно несколько раз оборачивался на Васильева и даже попытался встать с места, но я увидела, как Васильев сзади, незаметно для остальных пнул его в бок носком ботинка, и Дмитрии Иванович, покраснев до ушей, послушно опустился на кресло возле тетки, а та уже щекотала его программой за ухом и томно щебетала:

— Что, нет у вас сил от меня уйти, да? Что, смирились? Ведь я же южанка, я Кармен, и не эта, что на сцене с заученными ариями, а настоящая Кармен, живая, здесь, перед вами, чувствуете? — И, откинувшись на спинку кресла, смеялась резким, неприятным смехом.

По окончании оперы машина Васильева, вместо того чтобы отвезти нас домой, повернула на Петровские линии, и мы очутились ужинающими во вновь открывшемся ресторане «Ампир», где столик № 13 считался за Васильевым. Дмитрий Иванович поехал с нами.

Поздней ночью все мы навеселе ввалились на Поварскую. Было решено, что завтра у нас целый день блины, так как масленая неделя только началась.

Войдя в наши комнаты, я одетая повалилась на постель и долго еще слышала голоса, спор и смех, под которые наконец заснула.

Проснулась я на другое утро с головной болью и очень была изумлена, увидев маму и тетку во вчерашних вечерних платьях. Они хлопотали около большого стола, сервируя его на несколько персон.

Я хотела что-то спросить у мамы, но она приложила палец к губам и кивнула на дверь второй комнаты, давая знать, что мы не одни.

Оказывается, там спали Васильев и Дмитрий Иванович, оставшиеся почему-то у нас ночевать.

Мама с теткой были необычайно оживлены и чем-то взволнованы. Они не ложились всю ночь.