Евгений Березняк - Я — «Голос»

Остальное сделал Метек. Прибежал на ближайший полустанок — и к обходчику: так, мол, и так. Звони немцам. Убит часовой. Мост заминирован.

Гитлеровцы всполошились, забегали. Пока нашли саперов, пока пришла дрезина, пока вскрыли банки с «взрывчаткой», эшелон с немецкими танками стоял на запасном пути. Где нельзя было силой — взяли хитростью.

Резко похолодало. Мокрый снег. Пронизывающий до костей, обжигающий ветер. Мы занялись строительством. Место выбрали удачное. Пологий склон горы под Явоже.

За несколько дней вырыли землянки. Натащили хвои, сена — и зимняя квартира готова.

В Явоже остался наш боец из военнопленных.

Андрей — поляк. Из-под Шепетовки. Знает хорошо и польский и немецкий. Тадек по нашей просьбе уговорил местную вдовушку. Та ради общего дела дала свое согласие. Сыграли свадьбу. И остался Андрей в Явоже, вошел в роль. В доме молодоженов мы устроили явочную квартиру. Андрею я приказал в лагерь не являться.

— Товарищ капитан.

Открываю глаза — Андрей. По лицу вижу: случилось что-то важное.

— Почему нарушил приказ?

— Ночью заявились двое — мужчина и женщина. Мужчина говорит по-немецки. Женщина переводит. Спрашивают вас. Просят, чтобы мы помогли переправиться в отряд.

Сон как рукой сняло. Беру Заборонека, Евсея — и в Явоже. Гости как раз завтракали. Вдовушка постаралась: выставила чуть ли не все припасы. Зажаренную на сале яичницу с аппетитом уплетал рослый мужчина. Одет прилично. На первый взгляд лет тридцать пять — сорок. Лицо волевое, решительное. На лбу — глубокий багровый шрам. Женщина значительно моложе. Увидев нас, встрепенулась, прижалась к своему спутнику. На пальце у нее я заметил обручальное кольцо.

Мужчина поднялся нам навстречу.

— С кем имею честь? Я — представитель советского командования.

— Товажиш совецкий, — обрадовалась паненка, — то добже, бардзо добже. Пауль не розумье ни по-польски, ни по-россиянски, Пауль — коммунист.

Из сбивчивого рассказа на польско-русском жаргоне вырисовывалось следующее.

Пауль Штумпф, заключенный № 13378, долгие годы находился в Бухенвальде. Прошел все круги ада: дорогу смерти, каменоломню, камеру-одиночку в бункере. Был «поющей лошадью». Тебя впрягают в огромный железный каток или в повозку, нагруженную каменными глыбами. Тащи бегом и пой, пока есть силы. Замолчишь, упадешь — смерть.

В 1943 году — как-никак немец — попал в лагерную канцелярию. Наладил связь с интернациональным подпольем. Многих обреченных спас от смерти, меняя номера, отличительные знаки. От номера, от знака, намертво пришитых к лагерной одежде, нередко зависела жизнь.

Случилось так, что начальник Пауля получил новое назначение — в Освенцим. Взял с собой заключенного № 13378. Ценил за почерк и аккуратность.

— В Освенциме, — закончила свой рассказ паненка с кольцом, — мы встретились. Помогли друг другу бежать. Я люблю его.

Магда, так звали паненку, добавила, что у Пауля очень важные сообщения для советского командования. Она что-то шепнула гостю. Его невозмутимое лицо оживилось.

— Я, — заявил он, — видел Тельмана. Знаю, где он сейчас. Вождя немецких рабочих можно спасти.

— Но ведь было, — говорю, — официальное сообщение в немецких газетах: Тельман погиб в конце августа во время налета американской авиации.

Магда перевела. Пауль расхохотался:

— Обычная провокация наци, рассчитанная на простачков. Гитлер боится, а в нынешних условиях это естественно, каких-либо попыток спасти, освободить Тельмана. Поэтому и придумал утку с бомбежкой. Его держат, — настаивал на своем Пауль, — в одиночных камерах десять лет ради иной цели. Убитый Тельман станет раньше или позже знаменем новой Германии. Сломленный, предавший — ее позором.

— Что вы предлагаете?

— Я знаю, где его содержат в строжайшей изоляции, без имени, просто под номером. У меня есть план спасения.

Я сдерживал себя, задавал вопросы с подковыркой, но, честно говоря, все во мне ликовало: Тельман жив, Тельмана можно спасти. Я вспомнил школьный митинг в Веселом после поджога рейхстага. В этот день мы узнали об аресте Эрнста Тельмана. Горящие глаза ребят, сжатые кулаки: «Рот фронт!»

Тельман… Это имя стояло для меня в одном ряду с самыми дорогими именами.

— Хорошо, — сказал я Паулю, — постараюсь связаться с командованием. До ответа вы наши гости.

В лагере нас уже ждал Гардый. Я кратко изложил ему содержание нашего разговора с Паулем. Гость Гардому почему-то не понравился:

— Не верю швабу.

Гардый ушел и час спустя возвратился в сопровождении долговязого рыжего парня. Оказалось, тот тоже побывал в Бухенвальде. Пауль обрадовался камраду. На все вопросы отвечал обстоятельно, со знанием таких деталей, которые могут быть известны только человеку оттуда. Вспомнил аппельплац, одиночную камеру, стальную могилу в бункере, надпись на воротах «Каждому — свое».

Я вышел проводить Гардого и Рыжего.

— Ну как?

— Был он, был в лагере. Мне даже лицо его кажется знакомым. И эти поперечные шрамы на лбу. Где я его видел?

Гардый стоял на своем:

— Не спешите. Езус Мария, только не спешите с запросом командованию. Надо проверить.

Немногим раньше мы получили такую радиограмму:

«Голос. Предупреждаем, что гестапо забрасывает в партизанские отряды и разведгруппы своих агентов, переодетых в гражданскую форму или под видом советских военнопленных. Будьте осторожны. Павлов».

Неужели Пауль и Магда тоже провокаторы? Не верится. Держатся очень естественно. Но почему Пауль так не нравится Гардому? И Ольга твердит: «Не верю, не верю».

Вызвал Метека. Бывший телохранитель Ольги ходил у нас в связных. Лишь утром пришел от Грозы.

…Пауль и Магда весь день просидели в землянке, которую мы им отвели. Вечером я пригласил их в свою землянку поужинать. Метек, как было условлено, только и ждал этой минуты. Залез под пары Пауля, притаился. Возвратились гости навеселе. Тут же уснули. Метек было тоже задремал. Проснулся от сердитых голосов. Магда шепотом распекала Пауля. Тот отвечал… по-польски.

Утром наш повар позвал гостей на «сниданье». Метек бросился ко мне. Мы взяли их во время завтрака, сытых, уже поверивших в свою счастливую звезду. Прибежал Гардый:

— Отдай их нам, капитан Михайлов. У меня на провокаторов нюх. Люблю с ними разговаривать.

Сначала «наши гости» возмущались арестом, повторяли свои ответы. Первой заговорила Магда. Да, агенты гестапо.

На очных ставках грызлись, словно саранча в банке, и, все еще на что-то надеясь, топили друг друга.

Пауль действительно был и в Бухенвальде и в Освенциме, но не заключенным, а надзирателем, потом начальником отдела. И по совместительству — подсадной уткой в польском блоке. Под Данцигом когда-то учился в польской школе, отлично знал язык. Избитого, его подсаживали на недельку в блок к новичкам, не очень искушенным в тонкостях лагерной жизни. К концу недели из польского барака в бункер переводили всех, кого заносил в свой список Пауль.