Марк Твен - Автобиография

Эти представления родились у меня осенью 1867 года, в Вашингтоне, то есть тридцать девять лет назад. Я тогда вернулся из поездки в Город квакеров [102]. Я поехал в Вашингтон, чтобы написать «Простаков за границей», но прежде чем начать книгу, необходимо было заработать какие-то деньги, чтобы жить в это время; либо занять, что было трудно; либо взять, где они лежали бы без присмотра, что было невозможно. Поэтому я основал первый «Синдикат газетной корреспонденции», который видел когда-либо несчастный мир. Я затеял это в содружестве с Уильямом Суинтоном, братом адмирала Джона Суинтона. Уильям Суинтон был блестящим созданием, высокообразованным, культурным. Он составлял такой контраст со мной, что я не знал, кем из нас больше восхищаться, потому что оба полюса были, по мне, равно восхитительны. И очень красивая женщина, и скромная домашняя клуша являются существами, которые приковывают мой взор и на которых я никогда не устаю взирать, ибо каждая по-своему совершенна, а именно совершенство, как мне кажется, нас завораживает. Нас очаровывает первоклассная литература, но лично меня она очаровывает не больше, чем ее противоположность – бульварное чтиво. Как-нибудь в другой раз я приведу ее пример – книгу, которую недавно прислали мне из Англии или Ирландии.

Суинтон держал у себя бутылку виски. Иногда она бывала полна, но редко так же полна, как он сам, и именно тогда, когда он был особенно полон, он наиболее умело обращался со своим пером. Мы писали по письму раз в неделю, переписывали их и рассылали в двенадцать газет, взимая по доллару за штуку. И хотя мы не разбогатели, это не позволяло бутылке иссякнуть, и она отчасти подпитывала нас обоих. На остальное мы зарабатывали журнальными статьями. Мое мастерство в этом было лучше, чем его, потому что я к тому времени написал шесть корреспонденций для «Нью-Йорк трибюн», когда находился в поездке по Городу квакеров, и одну, весьма легкомысленную, для «Нью-Йорк геральд» – после того как оттуда вернулся, – и потому у меня уже была изрядная репутация, чтобы извлекать из нее выгоду. То и дело мне удавалось получить двадцать пять долларов за журнальную статью. Мы с Райли в то время финансово поддерживали дешевые пансионы. Но даже наших совместных усилий не хватало, и тогда пансионы прогорали. Я с тех пор всегда был уверен, что дешевые пансионы, которые ведут дела в кредит, совершают ошибку. Но оставим пока Райли. Я поговорю о нем в следующий раз.

Я получил шанс написать журнальную статью о древнем, поросшем мхом иске, который будоражил конгресс в ту сессию, об иске, который будоражил конгресс аж со времен войны 1812 года. Иск был по кукурузе и по фуражу, потребленному американскими войсками в Мэриленде или где-то в тех краях во время войны 1812 года. Я написал статью, она есть в одной из моих книг и называется там «Подлинная история великого говяжьего контракта». Было необходимо выяснить цену кукурузы в 1812 году, и я находил это несколько затруднительным. Наконец я отправился к А.Р. Споффорду, который работал тогда в библиотеке конгресса – человеку с потрясающей памятью, – и изложил свое дело. Он сразу же сказал:

– Мне известны только два источника, которые обещают предоставить эту информацию: «Тук [103]о ценах» (он принес мне эту книгу) и нью-йоркская «Ивнинг пост». В те времена газеты не публиковали обзоров рынка, но примерно в 1809 году нью-йоркская «Ивнинг пост» начала печатать такие обзоры на листах размером с почтовый и вкладывать их в газету.

Он принес мне подшивку «Ивнинг пост» за 1812 год. Я изучил «Тука», а затем начал изучать «Пост» и очень спешил. В моем распоряжении было меньше часа. Но в «Пост» я обнаружил рассказ очевидца, который сразу же приковал мое внимание. Это было письмо от некоего человека, ставшего свидетелем высадки британцев и поджога Капитолия. Данный исторический эпизод он описывал сразу, по горячим следам. Три дня спустя в Нью-Йорке это письмо, вероятно, было прочитано с жгучим и всепоглощающим интересом, но ничуть не с более жгучим, чем тот интерес, что заставил вскипеть мою кровь пятьдесят лет спустя. Закончив читать то сообщение, я исчерпал все отведенное мне время и даже больше.

Продолжение записи от 15 января

Этот эпизод произвел на меня сильное впечатление. Я был уверен, что совершил открытие. Я открыл, насколько больший интерес вызывает «новость», чем «история»; я открыл, что новость – это история в своей первой и лучшей форме, в своей живой и захватывающей форме, и что история – это бледное и спокойное ее отражение.

Это напоминает мне, что в своей ежедневной диктовке автобиографических записок я постоянно смешиваю эти две формы. Я надеюсь с помощью этой методы сохранить достоинства каждой. Я уверен, что после многих экспериментов наконец нащупал верный способ преподнесения автобиографии. Многие годы назад я имел обыкновение делать схематичные наброски, чтобы использовать их как тексты в написании автобиографических глав, но в действительности эти заметки не имели никакой ценности. Если я сразу же расширял их, пока мой интерес к ним был свеж, они были полезны, но если я оставлял их неиспользованными на несколько недель или несколько месяцев, их способность наводить на мысль обычно проходила. Они походили на увядшие цветы, из которых ушел аромат. Но я верю в этот, нынешний мой план. Приходя каждое утро в одиннадцать часов со своими стенографическими принадлежностями, вы находите меня в кровати, безмятежного и расслабленного, с сигарой, не встревоженного тем фактом, что я должен сейчас приступать к работе и начинать диктовать историю самого себя. А если бы мне для обретения вдохновения приходилось зависеть от выцветших заметок, я бы имел массу хлопот и моя работа очень скоро бы мне опротивела. В моей нынешней системе мне не нужны никакие записи. То, что главенствует в голове человека, и есть то, о чем надо говорить или писать. То, что вызывает свежий и непосредственный интерес, – это самый приятный текст, какой можно себе представить. И вам не удастся прийти сюда в одиннадцать часов или в иное время и застать меня без какого-нибудь свежего интереса – совершенно свежего интереса, – потому что перед этим я либо читал адские газеты и получал интерес оттуда, либо с кем-то разговаривал. В обоих случаях новый интерес наличествует – интерес, о котором я больше всего хочу поведать. Так что, как видите, это повествование непременно должно начинаться утром в форме дневника. Потому что оно непременно должно начинаться с чего-то, что я только что прочитал или о чем только что разговаривал. Этот текст, когда я с ним закончу… если когда-нибудь закончу, а похоже, я не заканчиваю ни с каким текстом, но это не важно – я не заинтересован заканчивать ни с чем. Мне интересно только говорить, и говорить, и бродить, не разбирая дороги, столько, сколько мне хочется, безотносительно результата для будущего читателя. В итоге здесь мы имеем сочетание дневника и истории, потому что как только я отклоняюсь от текущего текста – от мысли нынешнего дня, – это отклонение уводит меня вдаль и вширь, ведет через неизведанное море воспоминаний, а результатом этого становится история. Поэтому моя автобиография есть комбинация дневника и истории. Право начинать каждый день в форме дневника – ценное право. Я могу даже употребить более значительное слово – скажем, «драгоценное», – поскольку оно сводит вместе расположенные далеко друг от друга вещи, которые некоторым образом связаны друг с другом, и, следовательно, приятные сюрпризы и контрасты непременно проявятся тут и там.