Марк Твен - Автобиография

Роберт Огден после представления его мистером Чоутом сказал, что, прежде чем начать свое официальное обращение под названием «Финансовое побуждение» по случаю нынешнего торжества, хочет ответить на замечания Марка Твена относительно божбы и сквернословия.

«Я хочу сказать, – начал мистер Огден, – что иносказания моего друга касательно этики богохульств совсем не оригинальны. Я знал о них многие годы назад, а он не знал бы о них столько, сколько знает, не живи он в Хартфорде. Я помню, что однажды услышал, как один известный пуританин сказал там, молотя кулаком по столу во время спора, что будь он проклят, если позволит пройти такому предложению. В ответ на это Генри Клей Трамбалл сказал, что приятно видеть человека, который может сказать «проклят» с таким глубоким благоговением».

В дальнейшей своей речи мистер Огден рассказал о нуждах Таскиги. Он сказал, что лучшие умы страны с Севера и Юга признают свой особый долг в области образования, который причитается неграм, ставшим частью населения нации.

Мистер Огден сказал, что имеются три отчетливые просьбы. Необходим доход в размере девяноста тысяч долларов в год, жизненно необходимо пожертвование в размере один миллион восемьсот тысяч долларов и необходима отопительная установка стоимостью тридцать четыре тысячи долларов.

Как раз перед тем как Букер Т. Вашингтон вошел в зал, мальчик-посыльный вручил ему записку от Томаса Диксона-младшего, в которой автор говорил, что внесет в университет Таскиги десять тысяч долларов, если мистер Вашингтон объявит на собрании, что не желает социального равенства для негров и что университет Таскиги против смешения рас. Когда мистера Вашингтона спросили, что он имеет ответить по этому вопросу, он сказал: «Я не стану давать никакого ответа. Мне нечего сказать».

Мистеру Вашингтону был оказан прекрасный прием, когда он вышел, чтобы выступить с речью, и последовала буря оваций, когда в ходе своего обращения он сказал:

«Один пункт мы, вероятно, можем считать улаженным. Мы уже прошли стадию обсуждений и экспериментирования в отношении того, где должны жить десять миллионов чернокожих людей. Мы пришли к непреклонному решению, что намерены остаться здесь, в Америке, и большинство из нас намерены навсегда остаться в южных штатах. В этой связи я без колебаний говорю, что, с моей точки зрения, огромное количество нашего народа находят более обнадеживающую перспективу на Юге, чем где-либо еще.

Поскольку нам предстоит навсегда составлять часть гражданского населения этой страны, есть только один вопрос, который требует ответа: «Будем ли мы среди лучших граждан или среди худших?»

О каждой человеческой расе следует судить по ее лучшим, а не по низшим представителям, – сказал мистер Вашингтон. – Никто не имеет права выносить суждения о людях, не приложив усилий, дабы увидеть что-то из их успехов, после того как те получат разумный шанс.

Где бы нам ни удавалось дойти до людей через образование, они в моральном отношении улучшаются быстрыми темпами, и уровень преступности снижается. Даже после усердного наведения справок мы не можем найти в стенах исправительных учреждений ни одного мужчины и ни одной женщины, имеющих диплом Хэмптоновского института в Виргинии или университета Таскиги в Алабаме.

Никакие две группы людей не могут жит бок о бок там, где одна находится в состоянии неграмотности и нищеты, так чтобы ее состояние не влияло на другую. Чернокожий человек должен быть приподнят, а иначе белый человек окажется ущемлен в своих моральных и духовных правах. Деградация одной группы будет означать деградацию другой.

Я не недооцениваю серьезность стоящей перед нами проблемы, как и не ставлю ограничений на прирост численности моей расы. По моему мнению, это самая важная и далекоидущая проблема, перед которой когда-либо стояла нация, но невозможно выпестовать равно хороших граждан там, где в одной части страны на образование ребенка тратится полтора доллара, а в другой части, на образование другого ребенка – двадцать долларов.

Негр во многих отношениях доказал свою значимость и преданность стране. Сейчас он просит лишь о том, чтобы через такие институции, как Хэмптон, Фиск и Таскиги, ему дали шанс сослужить в будущем высокую и интеллектуальную службу нашей стране. Я верю, что такая возможность будет ему дана».

Когда мероприятие закончилось, люди начали подниматься на сцену, подходить друг к другу и обмениваться рукопожатиями – все как обычно. Так бывает всегда. Я пожимаю руки людям, которые близко знали мою мать в Арканзасе, Нью-Джерси, Калифорнии, Иерихоне – и мне приходится делать вид, что я рад и счастлив встретить этих людей, которые близко знали человека, столь близкого и дорогого мне. И такого рода вещь постепенно превращает человека в вежливого лжеца и обманщика, ибо моя мать никогда не бывала ни в одном из этих мест.

Одно прелестное создание было радо увидеться со мной снова и вспомнило, как побывало у меня в гостях в Хартфорде – уж не знаю, когда, великое множество лет назад, это было. Она явно приняла меня за кого-то другого. Или это произошло не с ней. Но я был очень сердечен, потому что она действительно была очень хорошенькая. И я сказал: «Я жаждал встретиться с вами много-много-много лет, потому что вы прославлены в веках. Вы – «нерожденное дитя». От начала времен вы использовались как символ. Когда хотят подчеркнуть наивысший предел отсутствия знаний, то говорят: «Он невинен, как нерожденное дитя, он несведущ, как нерожденное дитя». Вас не было там в то время, о котором вы думаете, разве что вы присутствовали в виде духа. Вы еще не воплотились». Она была очень мила. Мы могли бы долго и приятно болтать, если бы не другие, с кем мне предстояло поговорить и предаться воспоминаниям, которые принадлежали еще кому-то, но только не мне.

Был там один молодой парень, бойкий, но не особенно умный, нестерпимо приятный и сердечный, на свой лад. Он сказал, что его мать преподавала в школе в Эльмире, штат Нью-Йорк, где и он родился и вырос и где их семья продолжает проживать, и что мать будет очень рада узнать, что он обменялся со мной рукопожатием. «Она всегда о вас говорит. Мама очень вас почитает, хотя, по ее словам, из всех мальчиков, которые учились у нее в школе, вы доставляли ей больше всего хлопот».

«Что ж, – сказал я, – то были мои последние школьные дни, и благодаря долгой практике доставления хлопот к тому времени я достиг вершины, потому что мне исполнилось уже тридцать три года».

Это не произвело на него ни малейшего впечатления. Я даже думаю, что юноша не слышал моих слов – так горячо стремился рассказать мне все об этом. И тогда, чтобы пощадить и его, и себя, я сказал ему, что никогда не бывал в эльмирской школе, штат Нью-Йорк, даже с визитом и что его матушка, должно быть, ошибочно принимает меня за кого-то из Лэнгдонов – семейства, из которого происходит моя жена. Не важно – он и этого не услышал, а продолжал свой рассказ восторженно, в лицах, и потом удалился – рассказывать своей матери уж не знаю, что. Из меня он не выудил ничего, что можно было бы ей рассказать, потому что так ничего из моих слов и не услышал.