Кэролли Эриксон - Екатерина Великая

«Я с самого начала была уверена в том, что дорога моя будет изобиловать трудностями, и впереди меня ждет мало приятного», — писала Екатерина Гримму. «Они хотели меня запугать росказнями о превратностях путешествия, о засушливом бесплодии пустынь и неблагоприятности климата. Но все эти люди очень плохо меня знают, — добавляла она. — Они не знают, что противоречить мне — это значит вдохновить меня; и что трудности, выставляемые ими для моего обозрения, служат мне дополнительными стимулами».

В свои пятьдесят восемь Екатерина оставалась такой же упрямой, как и раньше, преисполненной решимости делать все по-своему, добиваться желаемого. («Господи, даруй нам исполнение наших желаний, и сделай это быстро», — стало ее любимым тостом.) Эту черту ее характера отмечали почти все, кто встречался с ней. Посол Харрис называл ее «тщеславной, испорченной», не терпящей отказа ни в чем; император Иосиф полагал, что Екатерине страшно не повезло, что в ее окружении не было никого, кто осмелился бы сдерживать ее. («Остерегайтесь силы и импульсивности ее мнения», — предупреждал он английского посланника в Вене.)

Секретари Екатерины ощущали на себе тяжесть ее непреодолимых желаний; хотя в прошлом все они считали ее добрейшей хозяйкой. Теперь она временами становилась раздражительной, трудной в общении и несговорчивой. («До невозможности раздутая от чувства собственного превосходства, — мрачно замечал Харрис, — неотступно приверженная своим взглядам, она всегда ревниво и неодобрительно относилась почти ко всем, кто обращался к ней».) Даже Потемкин сказал Харрису, что императрица стала подозрительной, нерешительной и узколобой. Конечно, проницательный Потемкин в данном случае из политических соображений мог повторять мнение посланника.

Но при всей нетерпимости Екатерина еще сохранила в себе душевную теплоту и оставалась простой в обращении. Правда, в ее темпераменте уже не было прежней уравновешенности. Но она была способна проявлять определенную предупредительность и искренность. Эти два качества особенно поражали заезжих гостей. Она всегда с удовольствием помогала своим приближенным и их родственникам, другим людям, обратившимся к ней в нужде.

В вопросах политических она стала более эгоцентричной, чем была раньше. «Я твердо решила, — говорила она Потемкину, — ни на кого не полагаться, а только на собственные силы». До сих пор и духовных и всех прочих сил на все хватало с избытком.

Наконец все было готово, и длинная процессия из карет и саней тронулась в путь. В три часа пополудни начало уже смеркаться. Но дорогу освещали зажженные по обеим ее сторонам огромные костры. Несколько недель артели царских лесорубов валили деревья, пилили их и укладывали в высокие штабеля вдоль дороги. Потом их подожгли, и ночь уступила место дню, позволяя продолжать путешествие.

В карете с императрицей ехали ее любимая фрейлина и новый фаворит, Александр Дмитриев-Мамонов. Моложе ее почти на тридцать лет, высокий беззаботный офицер с черными глазами, он был веселым и приятным попутчиком. Она звала его «Красный камзол» и рассчитывала, что все бесконечные версты пути он будет развеивать ее скуку. Мамонов, как и сама Екатерина, был «болтушкой» — так она часто говорила о нем. Он обладал «неистощимым запасом веселости» и мог посостязаться в остроумии, в знании литературы, истории с самой государыней. В нем ее привлекало прекрасное иезуитское образование и превосходная память, позволявшая читать стихи на память. В особый восторг приводил Екатерину Корнель. («Он возносит мою душу», — любила она говорить.) Еще он умел сочинять экспромтом и делать портретные наброски, весьма схожие с оригиналом.

Конечно, Мамонов не мог заменить Ланского, которого Екатерина все еще оплакивала, но он во многом превосходил прежнего фаворита, Александра Ермолова, ничем не примечательного человека, чье пребывание при государыне длилось менее полутора лет. Екатерина избавилась от него после того, как он умудрился оскорбить Потемкина. Она оставалась верна себе и не хотела терпеть любовника, который не мог ладить с могущественным, сумасбродным князем Таврическим.

В карете императрицы было место еще для троих гостей. Она предусмотрительно позаботилась о том, чтобы были сделаны запасные откидывающиеся скамеечки для тех, кого она пожелает пригласить к себе во время путешествия. Самыми знатными из ее гостей были принц де Линь, такой же по возрасту, как и она сама, но с более тонким умом, граф Луи-Филипп де Сегюр, который вел дневник путешествия, полный проницательных наблюдений, и Ален Фицхерберт, британский посланник, которому предстояло приложить усилия, чтобы улучшить Дипломатическую обстановку, поскольку Екатерина с каждым годом все прохладнее относилась к Британии. В плеяду дипломатов входил и австрийский посланник, жизнерадостный и тучный граф Кобенцль. Часто в одной карете с императрицей ехал исполнитель роли придворного шута Лев Нарышкин. Он развлекал государыню шутками, строил гримасы, копировал участников путешествия, словом, делал все, чтобы Екатерине было весело. В числе гостей женщин не было. У императрицы за всю ее жизнь было мало подруг, она предпочитала мужскую компанию.

Никто не удивился тому, что великого князя Павла не было среди путешественников. Его не пригласили. Ходили слухи, что передавать трон сыну Екатерина не намеревалась, и официальным наследником собирается сделать внука Александра. Но с собой в путешествие она не взяла ни Александра, ни его младшего брата Константина. Оба они еще не вполне окрепли после болезни, и поездка в самый разгар зимы была бы для них опасной. Это печалило Екатерину. («Я очень огорчена из-за того, что Александр и Константин не смогли отправиться со мной в путешествие, они тоже, похоже, разочарованы», — писала Гримму императрица.) Это были подающие надежды дети, симпатичные, развитые не по летам, ласковые и полные очарования. Александру было девять, а Константину — семь лет. Кроме них, у Павла и Марии было еще три девочки. Екатерина души не чаяла в веселой трехлетней Александре и ее красивой сестренке, которую бабушка окрестила «la belle Helene» [4] Прекрасная Елена (фр.) . Крошечная Мария еще не вышла из колыбельного возраста. Екатерина надеялась, что у нее и еще будут внуки.

День за днем по зимним дорогам тянулся санный поезд. Морозы стояли такие, что пар изо рта сразу превращался в иней. Во время остановок на почтовых станциях собиралось почти шесть сотен лошадей. Распрягать и запрягать их было невообразимо трудно из-за сильной стужи, мешали и деревенские жители, приходившие поглазеть на сказочные экипажи и именитых путешественников. Каждый из гостей Екатерины получил по теплому черному пальто, подбитому мехом, по меховой шапке, по паре меховых перчаток и по паре меховых сапог. Хотя морозы стояли жестокие, как заметила в своем очередном пространном письме к Гримму Екатерина, ни один из ее гостей не отморозил ни носа, ни уха. И она сама пребывала в отменном здравии. В пути ее не беспокоили ни желудок, ни головные боли, ни боли в ногах. Долгие часы в дороге она коротала в беседах с Мамоновым. В ту пору он читал книги Буффона и хотел приобрести собрание его сочинений. Другие гости тоже были ее собеседниками.