Н. Щербинин - Подвиг пермских чекистов

На десятое сентября 1931 года уполномоченному окружного отдела ОГЛУ по Косинскому району Борису Тимофеевичу Боталову был разрешен выходной день — нечто вроде отгула. Целое лето он мотался по деревням и хуторам, сутками не слезал с седла. Гоняясь за бандитами, он не раз смотрел костлявой в глаза, устал. И вот наконец выходной. На дворе осень. Это значит, в лесу поспела боровая дичь, на болотах и озерах вовсю бесятся от жира кулики и утки. Завтра будет пожива.

Да ведь не повезет — так уж не повезет. Случилось самое неприятное: нежданно-негаданно Борис Тимофеевич проспал утреннюю зорьку. Когда он открыл глаза, в комнате было уже светло, неутомимые ходики показывали десятый час.

— Надежда, почему не разбудила?

Жена, рослая, черноглазая южанка-смуглянка, — в Грузии встретились, там и поженились, когда служил на границе, — готовила завтрак. Она лукавым оком стрельнула в угол, где на широкой кровати посапывали сыновья — четырехлетний Славка и годовалый Николка, и прошептала одними губами:

— Тише ты, разбудишь. — И улыбнулась виновато. — Крупно ты спал. Я, Боря, рассудила: такой сон во сто раз дороже всех куликов и уток на свете.

— Рассудила! — незлобиво, для порядка, проворчал Борис Тимофеевич. — Добрые люди небось накрошили дичи вволюшку, уже домой возвращаются, а тут...

Ставя на стол тарелку с хлебом, жена между тем сообщила:

— А тебя старичок давно поджидает. Позавчера спрашивал, вчера тоже. И вот сегодня ни свет ни заря.

— Старичок? Кто таков? Где он?

— Да на улице. Приглашала в дом — не идет. Подожду, говорит, на завалинке. Да ты знаешь его. Это пастух, что частную собственность жителей Косы пасет.

Сельского пастуха дедушку Феоктиста, а попросту Фектиса, он и впрямь знал хорошо: часто встречались с ним на улицах села, на лесных неудобицах-вырубках и на берегу реки, где старик обычно пас свое прожорливое стадо. Это был верткий бобыль, очень разговорчивый и веселый, но в мирские дела не вмешивался, на глаза начальству особенно не лез. Так что же его привело?

Борис Тимофеевич накинул на плечи старенькую куртку и выбежал на крыльцо. Уронив голову на грудь, как-то нехорошо скрючившись, на завалинке сидел пастух Фектис. Бесшумно спустившись с крыльца, Борис Тимофеевич тронул его за плечи, крякнул. Старик встрепенулся, живо вскочил на ноги.

— Вздремнул? Хе-хе... Ночью гульнул, поди? Вы, пастухи, народ ведь удалой, — улыбнулся молодой чекист.

Пастух не принял шутки. Он только устало махнул рукой и съежился. Затем провел ладонью по лицу, обросшему густым длинным волосом, забубнил глухо:

— Прощения просим, Борис Тимофеевич. Не стал бы беспокоить, да нужда прижала.

— Говори, дедушка. Я слушаю. Что за беды такие?

— Лихие беды. Уж не буду я задерживать тебя, расскажу сразу. Наведалась ко мне третьево дни сестра моя горемычная. Погибает, говорит, лихой смертью, то есть с голоду. Детишки — их четверо у ней — опухли. Сама тоже.

Борис Тимофеевич лоб наморщил:

— Постой, погоди. Кто погибает? Почему? Ты, дед, что-то не то. Почему это вдруг такая погибель? Не в колхозе она, что ли?

Старик не стал тянуть, выложил все откровенно.

— В том-то и дело. Не приняли ее в колхоз. Неустойка. Мужик ейный в бандиты подался, уже более года у Курая...

Не удержался Борис Тимофеевич, так и присвистнул от неожиданности:

— Как это произошло? Кто он?

— Сабан Прокоп. Так известен миру. А фамилия — Митюков.

— Сабан Прокоп? Это который коня с колхозного двора умыкнул и в Усолье пропил? Он ведь где-то у Дениной жил?

— Точно так. Поди, и сгинул давно, а сестре моей из-за варнака житья нет, детишкам — того хуже. Только заявятся мальцы из хуторка в деревню с делом каким, а деревенская орда, мальчишки-озорники, на бедолаг с палками: бей бандитское отродье! Лупи насмерть! И сестру в колхоз не записали: проваливай-де, без тебя обойдемся. А детишки рази виноваты в чем? Они рази ответчики за бандитские грехи?

— Худые дела, — согласился Борис Тимофеевич. — Хуже некуда. И не сразу раскусишь твой орешек. Давай уточним: сестра твоя — супруга бандита Митюкова Прокопа. А звать-то ее как?

— Матрена Архиповна... Фамилия опять же Митюкова и есть. Вот надежда на тебя. Христом-богом умоляю. Жалко мальцов. На тебя вся надежда. Уж так жалко детишек.

— Успокойся, отец. Разберемся.

Нет, что ни говори, а жизнь — она жизнь и есть. Подкинет штуку-каверзу, не сразу и ответишь. В самом деле: глава семейства — бандит, головорез, на честных людей руку поднял, а семья у этих людей защиты ищет...

Борис Тимофеевич глаза прикрыл, пробормотал вслух, как это случалось с ним в минуты крайнего волнения:

— Черт-те что... Несуразица какая-то. А так...

В раздумье он поднялся на крылечко, обернулся назад, с тоской посмотрел на зубчатый ельник, где изредка громыхали охотничьи выстрелы, успокоил себя: лес, он никуда не уйдет. Надо сначала головоломку решать. Сходить, что ли, к братве, посоветоваться?

Он почувствовал, что пока не решит дедушкино дело — душевного покоя не видать.

— Принеси-ка, Надежда, мою амуницию, переоденусь, — проговорил, войдя в дом. — Вылазка в лес пока отменяется.

— Садись за стол. Завтрак готов.

Сел Борис Тимофеевич за стол, вилкой вооружился, а тут сразу же стук в двери, настойчивый, требовательный. Не ко времени он, этот стук, да делать нечего, хозяин отодвинул тарелку, посмотрел на жену и крикнул:

— Заходите, чего уж там. Открыто!

И гость пожаловал.

Ввалился собственной персоной сосед, шутливо поклонился чуть ли не до земли:

— Хлеб-соль. Приятного аппетита, стало быть.

— Заходи, заходи, Николай Васильевич. Топай к столу.

Николай Васильевич Чугайнов, русоволосый детина лет тридцати, недавно ездил в Кудымкар, где утвердили его уполномоченным контрольной комиссии окружкома партии по Косинскому району. Жил он по соседству с Боталовыми.

— Ну, как он, твой выходной? — спросил хозяин.

Николай Васильевич только руками развел:

— Выходной мой — тю-тю! С полчаса назад вызвал сам первый, приказал немедленно отправляться на село. Задание такое: подготовить материалы на бюро о ходе хлебозаготовок. И еще к тебе шугнул. Найди, говорит, товарища Боталова, скажи, пусть в райком зайдет.

— У нас же баня сегодня! — не выдержала Надя. — А вечером в клуб собирались. Посиделки там.

— Обожди, — мягко остановил ее муж. — Баню и клуб пока никто не отменял. И повеселимся, и попляшем.

— Да чего уж тут... Не впервые.

У первого секретаря райкома партии Егора Кузьмича Густоева, человека пожилого с задумчивыми усталыми глазами, Борис Тимофеевич Боталов пробыл не более четверти часа. Районный руководитель умел ценить время, был краток.