Эльза Скиапарелли - Моя шокирующая жизнь

Первая реакция на огромные тюрбаны, в складках которых можно спрятать трех любовников, шляпки в виде аистового гнезда, широкие, как улица, искусственные плечи, ватные прокладки – все забыть и начать создавать новые линии с покатыми плечами, длинными платьями, высокой грудью. Короче, занять позицию, противоположную существовавшей во время оккупации. Это до некоторой степени получилось. Бессмысленно чинить отверстие в водопроводной трубе с помощью одного пластыря: вы затыкаете его пальцем, а вода продолжает литься.

Вспоминая о времени великого достоинства и благородной элегантности, я обратилась к эпохе Регентства [152]– ничто не ново под луной. Мы знаем, что наши современные изобретения предвосхищены воображением Жюля Верна. У меня появились высокие воротники, широкие шейные и головные платки, тонкие талии. Это было, я сама признаю, немного вычурно. Основой плана спасения должна стать простота. На этот раз мне захотелось, вопреки своей обычной логике, быть практичной, но люди устали от повседневных проблем, и некоторая вульгарность взяла верх.

Эльза Скиапарелли в шляпе из шелка в полоску, коллекция осень 1944 г. Фото Сесила Битона

Мои мечты продолжались, приходили видения женщин, одетых удобно, элегантно, но довольно скромно; древняя мудрость китайцев, скромность их одежд – вот о чем думалось. Я сделала простые платья с ниспадающими линиями, которые просто положить в пакет и носить; они легкие, всем идут. Я выполнила целый гардероб, умещавшийся в одной сумке «Констелласьон» [153], специально для этого созданной, и весивший меньше десяти фунтов: двухстороннее пальто, дневное и вечернее; шесть платьев; три шляпки. Я считала тогда, что это естественный ответ на жизнь, которую нам приходится вести, – и ошибалась. Эта коллекция – упрямо продолжаю считать ее одной из самых интеллигентных среди всех, когда-либо мной представленных, – имела успех рекламный, но не коммерческий. Женщины, даже в возрасте, стремились походить на девочек, иметь так называемый летящий силуэт, носить макияж, который так и кричит смерти: «Остановись!»

Естественно, к логике тут уже не обращались. Симпатии и верность крутились как флюгер, товарищество, доверие – все забыто. Достаточно вспомнить, что объектом обожания был Муссолини, его ужасную смерть в августе 1945 года, чтобы понять, насколько переменился мир.

Перед войной я вполне ясно выразила, что думаю о неблагоприятном влиянии этого человека на Италию, и, несмотря на большой риск, которому подвергалась в то время, даже заявила, что он один сделал возможным пришествие Гитлера. Но моей реакцией на его повешение вместе с любовницей было отвращение. Единственный ответ на эти события, на бесчестье тех, кто за ним следовал и считал его своим спасителем, а теперь плевал на его могилу, – сдержанность и суровость.

Но стремившаяся вернуться на иностранные рынки Франция верила, что некоторая фривольность необходима, и была права, в той степени, что не путала тогда важность настоящей коммерции роскоши с обязательством изготовлять ее большими партиями, для чего, как понимала, недостаточно оснащена.

Что касается меня, я заботилась не только о том, чтобы попытаться у себя на Вандомской площади вернуть женщинам парижский силуэт. Существовали другие занятия скромного интернационального значения: я устраивала представления для американских солдат в госпиталях; собирала пеленки для огромного количества младенцев, казалось, внезапно появившихся на свет; направляла наборы одежды в маленькие городки и селения, такие как Аммерсвир в Эльзасе, где Тереза Вони взяла на себя задачу одеть всех детей. Многие анонимно посылали в неожиданные места свою помощь. Изабелла Кейп заново организовала Университет в Гренобле и музыкальный центр в Фонтенбло; замечательная американская пара – Джерард Хейлз с женой взяли опеку над целой деревней, построили ее заново от первого до последнего камня. Впрочем, это было не первое их благородное деяние: во время Первой мировой войны мадам Хейлз называли Ангелом Вердена и присудили ей массу наград, и она не знала, что с ними делать. Добродушные и веселые, с бьющей через край нежностью, они не только возродили всю деревню, но и создали проект кладбища для жертв войны, возведя тем самым мост между живыми и мертвыми. Поскольку они не могли присутствовать на открытии деревни, я имела честь их представлять.

Позже они привезли в Париж на автобусе восемьдесят детей из этой деревни. Сначала они посетили Триумфальную арку, Могилу Неизвестного Солдата. Огромное трехцветное знамя развевалось под этим памятником, возвышавшимся над Парижем, более впечатляющее, чем любое украшение.

Дети, оробевшие и полные почтения, постояли там, прочитали молитву и отправились завтракать на вершину Эйфелевой башни. В ресторане, украшенном хоругвями и воздушными шарами, каждому ребенку вручили подарок. Многие впервые попробовали мороженое и сразу же замерзли, терли грудь, чтобы согреться. У одного мальчика спросили, не хочет ли он выступить по радио для Америки, и он ответил: «Зачем мне говорить с Америкой?! Здесь так здорово – вот сестра, сидит рядом – с ней и то неохота болтать!» Позже, я уверена, дети вспоминали это событие как луч солнца сквозь туман, оно помогло им понять, что такое человеческая солидарность.

Мы с большим трудом вернули из Сан-Франциско в наш бутик Паскаля, своего деревянного героя, без него бутик был не таким, как раньше. Мы часто меняли экспозицию в витрине, одна из них причинила много беспокойства бедной Беттине.

Я подумала, что летом фонтан покажется освежающим и привлекательным. Мы нашли каменный бассейн и водопроводчика, и он установил трубы. Отдел шляп изготовил из зеленого атласа замечательных лягушек, украшенных бриллиантовыми колье. Фонтан поднялся как перо и всего на несколько мгновений; его задача была имитировать Версаль, а он еле-еле льется… Но однажды он вдруг забил подобно фонтану на Женевском озере, ударил в потолок, разбился об него и затопил все, чуть нас всех не утопил – и окончательно обессилел. Паскаль не присутствовал при этом необыкновенном событии, он задержался в Америке по причине небольшого спора с Бюро обменных операций. Он был зарегистрирован в Калифорнии по стоимости своего обратного билета, на огромную сумму в сорок долларов, и мы должны были дать объяснения по поводу этого невероятного финансового вложения.

Паскаль стал изображать капиталиста!.. Чтобы получить его обратно, нам понадобилось три месяца. Когда наконец он прибыл, это стало днем всеобщей радости. С презрением патриота и с видом великого путешественника он смотрел на Паскали-ну, а она, никогда не блиставшая умом, только и мечтала упасть в его объятия. Свадьбу отпраздновали с великой помпой и с шампанским; после этого жизнь вошла в свою колею. Военные и штатские пытались вернуться к своим привычкам мирного времени, и это делало их похожими на слепых коз, танцующих бессмысленную кадриль. Париж был полон американских солдат и офицеров, у которых всегда было вдоволь сигарет, нейлоновых чулок и продуктов с черного рынка. Они тайком крутили любовь в Булонском лесу, а потом важно расхаживали по Елисейским Полям.