Ханна Ротшильд - Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов

«В нашей комнате разместилось четверо – и еще пианино, – рассказывал мне Фрэнк. – Однажды вечером я наигрывал что-то, и тут раздался стук в дверь, вошла Ника, представилась, попросила сойти вниз и поиграть для нее. У нее там, разумеется, имелся концертный рояль». В тот момент Ника не состояла на службе, а Жюль все еще был на войне. Со снабжением в Париже по-прежнему были трудности, но дом Кенигсвартеров отапливался, и две его хозяйки с помощью остановившихся у них солдат могли раздобыть практически любые припасы. Ричардсону явно приглянулась Одиль, она была ему ближе по возрасту, чем Ника. Девица тоже из передовых: белые перчатки до локтя, а на дне рождения у нее играл Джанго Рейнхардт.

Ричардсон вспомнил и другой случай, под конец 1944 года, когда баронесса так же постучалась к нему и попросила сыграть для нее и для друга. «Мужчину мне представили как адъютанта де Голля. Нас было всего трое; я играл, они вроде как обжимались и заходили все дальше и дальше, пока я не понял, что мне пора возвращаться наверх».

Я спросила Фрэнка, шокировало ли его такое поведение.

– Еще бы! Я вырос в маленьком городке, мне всего-то был двадцать один год, я еще не пообтесался, – конечно, меня это шокировало. – И после паузы добавил им в оправдание: – Но ведь шла война…

Шла война, спокойные, счастливые моменты выдавались нечасто. Приходили известия о гибели близких и друзей. А потом союзники победили, и злодеяния нацистов были разоблачены полностью – оказалось, что родство и богатство мало кого спасло.

После войны родные получили душераздирающее свидетельство об участи тети Ники по матери, Аранки фон Вертхаймштайн. Подруге в Венгрии пришло письмо от некоего господина Раца, который был отправлен в лагерь уничтожения тем же поездом, что и Аранка, старуха без малого восьмидесяти лет, полуслепая, насмерть перепуганная. Она в отличие от сестры так и не вышла замуж и всю жизнь провела на ферме поблизости от родительского дома.

«1 мая [1944] всех евреев, в том числе и фройляйн Вертхаймштайн, согнали в гетто. Их продержали там в ужасных условиях до 28 мая 1944, а затем втиснули в железнодорожные вагоны, по семьдесят пять человек в каждый. Мы ехали четыре мучительных дня. Ни воды, ни пищи. Женщины падали в обморок, кто-то умер, кто-то сошел с ума. На четвертый день мне удалось добыть немного воды, я поделился с фройляйн Вертхаймштайн, которая была в плохом состоянии. Выпив воды и придя в себя, она сказала мне, что вряд ли долго еще протянет, и просила попытаться как-нибудь передать это письмо в Лондон, семье Ротшильд. Поезд прибыл в лагерь уничтожения Аушвиц-Биркенау, эсэсовцы поджидали нас с палками и тростями. Я видел, как эсэсовец крюком своей трости вытащил фройляйн В. из вагона. Она рухнула на рельсы, и ее забили до смерти».

8 мая 1945 года Уинстон Черчилль объявил конец войны. Боевые действия закончились, но только теперь стали очевидны последствия войны. Страны, семьи, человеческие жизни, мечты, будущее – все в руинах. Тем, кто выжил, приходилось заново строить свое существование среди обломков и потерь. Первая мировая война сотрясла привычный европейцам уклад, Вторая его уничтожила.

Вклад Ники и Жюля в победу был достойно отмечен. Жюль получил орден Освобождения, второй по рангу орден, которым награждали героев борьбы за независимость Франции. Среди немногих иностранцев, почтенных этой наградой, – Черчилль и Эйзенхауэр. Ника закончила войну в звании лейтенанта.

Однако и эти двое с тревогой вглядывались в неясное будущее. Дети все еще оставались в Америке. Дом разрушен немцами. Жюль не мог найти работу. Мать Ники умерла. Рушился и брак Виктора. Состояние здоровья Либерти ухудшилось. Одна лишь Мириам, только что вышедшая замуж и обосновавшаяся в Эштон-Уолд, вроде бы знала свой путь и была счастлива.

Для Ники настал поворотный момент: в тридцать два года она почувствовала себя свободной, узнала, что жизнь можно прожить и по-другому.

На двух послевоенных фотографиях Ника выглядит печальной и отчужденной. Первая сделана в Норвегии: Ника за рулем большого «роллс-ройса» равнодушно взирает на фотографа. Она очень хороша в белом льняном платье, безупречны прическа и макияж, но если ребенок и служанка рядом с ней улыбаются в камеру, то моя двоюродная бабушка смотрит сурово и отстраненно. Другой снимок, сделанный несколько лет спустя на галечном пляже, должен был бы, как большинство фотографий в этом жанре, лучиться радостью отпуска, выходного дня у моря… На заднем плане кабинки, на переднем – Ника в дорогом брючном костюме, с двумя детьми, элегантная, холеная. Но энергия и внутренняя сила, радость жизни, столь очевидная на ранних фотографиях Ники, пропали бесследно.

Война вернула Нике и многим ее современницам личную свободу, предоставила шанс принести пользу и вне рамок семьи. Многие впервые начали работать. В отсутствие мужа супруге приходилось самой вести и дом, и семейный бизнес, и бюджет. Ника не просто справилась без слуг, родных и иных помощников – она достойно проявила себя на войне. С детства ее приучали к мысли, что всю работу за нее должны исполнять другие, – воспитание, которое не столько балует, сколько превращает женщину в инвалида. Ника, ее сестры и брат обречены были всю жизнь оставаться несмышлеными младенцами. Как сформулировала Мириам: «Мы понятия не имели, как о самих-то себе позаботиться».

В мирное время супружеская жизнь Ники была точным продолжением этого детства. Замужней женщине полагалось развлекать гостей и рожать детей. Война позволила ей на время отвлечься от «главного долга», но теперь от Ники требовалось вернуться в прежнюю роль покорной супруги. Давно, еще до брака, кузина предупреждала ее: «Полагаю, скоро ты выйдешь замуж, так что усвой поскорее: ты – червь. Чтобы стать хорошей женой, нужно сделаться червем» [5].

Ника была не из той материи, из какой лепят червей. Война придала ей уверенности в себе, научила думать, действовать, быть собой. Она самостоятельно вывезла детей из Франции в Америку, обеспечила их безопасность, ее не убили ни торпеды, ни малярия, она ухитрялась перебираться с континента на континент. «Свободная Франция» поручала ей работу шифровальщика и водителя, она вела радиопередачи, под конец войны была награждена орденом иностранного государства. Вернуться к мирной жизни – пусть к самой привилегированной и комфортабельной – было после этого нелегко.

Для Жюля мирное время тоже обернулось утратой смысла. В армии он обрел себя, а после победы внезапно оказался безработным. Шато д'Абондан немцы разрушили так, что жить в замке было нельзя, да и денег на прежний образ жизни теперь не хватало. Огромный покореженный дом в провинции никому не требовался, долгое время он торчал в Нормандии эдаким белым слоном, а семья перебралась в Париж. Там Жюля назначили генеральным секретарем ассоциации «Свободная Франция», он должен был проводить мероприятия для поднятия духа и укрепления морали. Однажды он пригласил выступить французскую певицу-сопрано Лили Пон, в другой раз согнал к зданию Оперы танки, и бойцы Сопротивления прошли парадным шагом. Узнав, что муж организует в столице музыкальный гала-фестиваль, Ника возликовала – и тут же сникла: допускались только военные оркестры. Военные ансамбли Ника терпеть не могла, по ее мнению, они играли чересчур механически. «Мой брак рухнул, – заявила Ника в интервью журналу Esquire, – потому что мой муж обожал барабан и разбивал мои пластинки, когда я опаздывала к ужину. Я всегда опаздывала к ужину». В интервью филиппинской газете сын Ники Патрик подтверждает: «Мой отец не интересовался ничем из того, чем она жила – искусством и музыкой. Это все ерунда, твердил он».