Максим Чертанов - Дюма

Члены Директории ссорились между собой и не умели ни денег найти, ни от врагов отбиться. И началось: роялисты, шуаны, заговоры, парижские Советы бузят, 13 вандемьера (5 октября) 1795 года — роялистский мятеж, пошли на поклон к Бонапарту, тот подавил восстание, потом провел блистательную итальянскую кампанию. А кругом раскол, инфляция, хаос, едва во Францию разрешили вернуться роялистам, как они стали готовить переворот (в 1797 году 259 роялистов избрались в парламент). Дюма привел документы: заговор был и Директория защищалась. 18 фрюктидора (4 сентября) 1797-го Бонапарт вновь играючи подавил мятеж и подумал: да сколько же я буду стараться для кого-то? «Я спросил, можно ли мне присоединиться к ним [Директории], но они мне отказали. Если бы я остался здесь, мне пришлось бы их свергнуть и стать королем. Аристократы никогда на это не согласятся; я прощупал почву: время еще не пришло». «Итак, Бонапарт хотел покинуть Европу не для того, чтобы вести переговоры с Типпу Сахибом через всю Азию или сокрушить Англию в Индии. Ему надо было покорить этих людей! Вот истинная причина его похода в Египет».

Он отправился воевать; тут знаменитая легенда, будто он в госпитале в Яффе возлагал руки на больных чумой. Противоположная версия: он приказал их убить. Дюма разобрал эпизод по косточкам. Сперва цитировал Тьера, сторонника первой версии: «В городе находился госпиталь, где лежали наши больные чумой. Увезти их с собой было невозможно; оставить их означало обречь этих людей на неминуемую смерть либо от болезни, либо от голода, либо от жестокости неприятеля. Поэтому Бонапарт сказал врачу Деженетту, что было бы гораздо более человечным дать им опиума, чем оставлять их в живых; в ответ врач произнес следующие, весьма похвальные слова: „Мое дело — их лечить, а не убивать“. Больным не дали опиума, но из-за этого случая стала распространяться бесчестная, ныне опровергнутая клевета». «Я покорно прошу прощения у г-на Тьера, но этот ответ Деженетта недостоверен… Вот рапорт Даву, написанный в присутствии главнокомандующего и по его приказу; он фигурирует в сводке его официальных донесений. „Армия прибыла в Яффу пятого прериаля (24 мая). Она оставалась там шестого, седьмого и восьмого (25, 26 и 27 мая). За это время мы воздали непокорным селениям по заслугам. Мы взорвали укрепления Яффы, бросили в море всю крепостную артиллерию. Раненых эвакуировали по морю и по суше. Кораблей было очень мало, и, чтобы успеть закончить эвакуацию по суше, пришлось отложить выступление армии до девятого (28 мая). Дивизия Клебера образует арьергард и покидает Яффу лишь десятого (29 мая)“. Как видит читатель, здесь нет ни слова о больных чумой, о посещении госпиталя и тем более о каких-либо прикосновениях к больным чумой. Ни в одном из официальных рапортов об этом нет и речи».

Значит, не было госпиталя? Но Дюма привел воспоминания Бурьена, секретаря Наполеона, утверждавшего, что посещение было: «Я шел рядом с генералом. Утверждаю: я не видел, чтобы он прикасался к кому-либо из больных чумой. С какой стати ему было их трогать? Они находились в последней стадии болезни; никто из них не говорил ни слова. Бонапарт прекрасно знал, что не застрахован от заражения… Некоторые настойчиво молили о смерти. Мы решили, что было бы гуманно ускорить их кончину на несколько часов». «Вы еще сомневаетесь? Наполеон сейчас выскажется от первого лица: „Кто из людей не предпочел бы быструю смерть жуткой перспективе остаться в живых и подвергнуться пыткам этих варваров!“ …Мы восстанавливаем истину не ради того, чтобы предъявить обвинение Бонапарту, который не мог поступить иначе, чем он поступил, а чтобы показать приверженцам чистой истории, что она не всегда является подлинной историей». Не потому в официальных отчетах ничего нет о госпитале, что Наполеон там не был, а потому, что он приказал добить раненых. Так — анализируя, сопоставляя — работал Мишле; Дюма научился делать это не хуже.

Малый Наполеон меж тем хворал, слабел. Лависс и Рамбо: «Лидер третьей партии, романтические иллюзии которого временами разделялись императором, утверждал, что спасет монархию, если Наполеон III пожелает ему довериться». 19 января император дал парламенту право интерпелляции и обещал внести законопроекты о печати и собраниях. Но они так и не были внесены, а интерпелляция обставлена такими оговорками, что ее почти невозможно применить. Все вразнос: цены растут, «народ» не бунтует, но ворчит, «креативный класс» не бунтует, но издевается, военные неудачи, иностранцы перестают уважать. Как восстановить престиж? Потратить кучу денег и устроить грандиозное зрелище: 1 апреля в Париже с невиданной помпой открылась Всемирная выставка.

Вторую часть «Белых и синих» Дюма публиковал с 28 мая по 25 октября 1867 года не в «Мушкетере», а в газете «Малая пресса» — там подписчиков больше; Леви немедленно издал книгу. Но до самого «вкусного» — наполеоновского переворота 18 брюмера (9 ноября) 1799 года — Дюма опять не добрался. Нет, он, конечно, вкратце описал его раньше, в «Соратниках Иегу» — «„Солдаты! — заговорил Бонапарт таким мощным голосом, что было слышно всем и каждому. — Ваши товарищи по оружию, защитники наших границ, лишены самого необходимого! Народ бедствует! И во всем этом повинны заговорщики, против которых я собрал вас сегодня! Я надеюсь в скором времени повести вас к победам, но сначала мы должны обезвредить всех, кому ненавистны общественный порядок и всеобщее благо!“ То ли все устали от правления Директории, то ли сказалось властное обаяние этого человека, призывающего к победам, от которых уже отвыкли, — только поднялась волна восторженных криков и, как пороховая дорожка, прокатилась от Тюильри к площади Карусель…» — но сейчас сделал бы лучше. Вместо этого он начал роман «Прусский террор»: король захваченного пруссаками Ганновера Георг V основал в Париже газету «Ситуация» и щедро платил всем, кто писал на антипрусскую тему.

Дюма побывал в местах действия с 6 по 12 марта: Франкфурт, Гота, Ганновер, Берлин, Садова, Лангензальц. По возвращении — скандал: 28 марта фотограф Льебер, снимавший его с полуодетой Адой на коленях, не получив платы за фотографии, выставил их в витринах магазинов. Дюма это, возможно, льстило, Аде реклама была кстати, но дочь умоляла владельцев магазинов снимки убрать, сын советовал подать на Льебера в суд. Дюма-отцу было не до того, он боролся за «Мушкетера» и не удержал его: 25 апреля вышел последний номер. Сам виноват — зачем отдал «Белых и синих» в чужую газету? Он подал в суд на Льебера 26 апреля; 3 мая, в день, когда родилась его вторая внучка, Жанин, его иск отклонили. Апелляция и компромиссное решение: он купит снимки, их запретят продавать. Но к тому времени над фотографией потешались все газеты; молодой Верлен в стихах называл Дюма «дядей Томом». 24 мая снимки убрали, и он смог спокойно приняться за роман. В 1848 году он предупреждал французов, что Пруссия — «спящий удав»: проснется — мало не покажется. Ему не поверили; теперь он вновь пытался предупредить.