Максим Чертанов - Дюма

Она спросила, республиканец ли он. Ответ: есть четыре типа республиканцев. «Одни говорят о рубке голов и разделе собственности; они невежественны и безумны… они бессмысленны; никто их не боится, потому что они устарели. Луи Филипп делает вид, что дрожит от страха перед ними, и был бы очень раздражен, если бы они не существовали… Они — колчан, из которого он берет свои стрелы». Вторые «хотели бы для Франции швейцарской конституции, не учитывая ее особенностей… утописты, кабинетные теоретики». Для третьих «их убеждения — это модный галстук, это крикуны и клоуны, они провоцируют восстания, но боятся принять в них участие, возводят баррикады, а умирать на них предоставляют другим, компрометируют других и прячутся, словно скомпрометировали их». И четвертые — «благородное братство, которое распространяется на каждую страну, которая страдает; они пролили кровь в Бельгии, Италии и Польше и возвратились, чтобы быть убитыми… пуритане и мученики, их единственный недостаток — молодость… Мое сочувствие всецело с ними. Но… в течение целого года я был погружен в прошлое и теперь вижу, что революция 1830-го заставила нас продвинуться — хоть на шаг — от аристократической монархии к буржуазной, и эта монархия — этап, который надо прожить, прежде чем дойти до народовластия. Отныне, сударыня, не делая ничего, дабы приблизиться к власти, от которой я отдалился, я перестал быть ее врагом и спокойно наблюдаю за развитием периода, конец которого надеюсь увидеть; аплодирую хорошему, протестую против дурного, то и другое — без энтузиазма и без ненависти». (Где он там нашел, чему аплодировать? Ну вот, например, Гизо в роли министра просвещения ввел бесплатное начальное образование.)

Экс-королева якобы спросила Дюма, что он посоветует ее 24-летнему сыну, племяннику Наполеона, если тот хочет прийти к власти. Шарль Луи Бонапарт, проведший юность в эмиграции, слыл демократом и одновременно «крутым парнем» и успел в 1831 году отметиться участием в заговоре итальянца Менотти, желавшего освободить Рим от светской власти пап; восстание провалилось, юноша бежал во Францию, был оттуда выслан; его старший брат умер, юный сын Наполеона — тоже, и Луи остался единственной надеждой бонапартистов. Он опубликовал брошюру, в которой говорилось, что Франции нужна «империя с республиканскими принципами»; удивительно, но на подобную ахинею всегда клюют умные люди, как, например, Каррель. Дюма ответил: «Я советовал бы ему… просить отмены изгнания, купить землю во Франции, избраться депутатом, попытаться получить большинство в палате и воспользоваться этим для того, чтобы низложить Луи Филиппа и быть избранным королем». Сам он хотел видеть королем Фердинанда и из Райхенау, где тот учился в школе, послал ему письмо: «Вы — тот, кто с трона, на который однажды взойдет, будет одной рукой касаться дряхлой монархии, а другой — юной республики».

За три дня в замке он начитался французских газет: сформировано новое правительство, председатель — Никола де Сульт; Тьер — чудны дела твои, Господи! — министр внутренних дел. Завершались процессы по «делу 6 июня»: ко всеобщему изумлению, было вынесено 82 обвинительных приговора, семь — смертных (во Франции за политику не казнили с времен Людовика XVIII). «Я шел, видя перед собой кровавые сцены июля, слыша крики и выстрелы, шел, как тяжелобольной, поднявшийся с постели и бредущий в бреду в сопровождении призраков смерти». Он описал два самых громких приговора: Лепаж, 24-летний грузчик, приговорен к казни за «подстрекательство», хотя он едва мог связать два слова; Кюни, тридцатилетнего повара, казнят, так как полицейский сказал, будто он в него выстрелил. (Луи Филипп не был маньяком: он заменил казни тюремными сроками, некоторые, правда, в тюрьме умерли, но кто-то дожил и до помилования.) В то же время Жан Батист Пейрон, человек с флагом, вместо которого чуть не казнили Жоффруа, был признан невменяемым и получил месяц тюрьмы. Если невменяемый, за что же месяц? Наверное, полицейский провокатор. А главная часть процесса еще идет — судят бойцов баррикады Сен-Мерри, министр юстиции Феликс Барт, в 1830-м бегавший по баррикадам адвокат-правозащитник, требует смерти повстанцам. «Революцию 1830 года сделали те самые люди, которые двумя годами позже будут убиты. Их стали называть иначе, потому что они не изменили принципам; были героями, стали мятежниками. Только предатели всех мастей ни при какой власти мятежниками не бывают».

Новых арестов не было, «креативный класс» никто не трогал, Дюма решил возвращаться. Нужен заработок. «Муж вдовы» во Французском театре идет отлично, но «Сын эмигранта», поставленный 28 августа в «Порт-Сен-Мартене», снят после первого представления, газеты ругают Ареля и автора за «несвоевременную постановку»; кровавые сцены, «Марсельезу» поют, разве можно в такие-то дни! Он приехал в Париж 20 октября и сразу попал на процесс Сен-Мерри. 22 обвиняемых утверждали, что полиция загнала их в ловушку и они были вынуждены отстреливаться, но один, Шарль Жанно, заявил, что шел на баррикаду сознательно, как и два года назад, когда правительство спровоцировало войну против народа. Адвокаты хорошо поработали, подняли шум, 15 человек оправдали, Жанно и еще семеро получили сроки; Жанно умер от туберкулеза в 1837 году. 6 ноября в Нанте взяли герцогиню Беррийскую, восхваляли за это Тьера, а 22-го он (автор революционных прокламаций, участник переворота, интеллигент-либерал) запретил пьесу Гюго «Король забавляется» (намеки!) и объявил о возвращении цензуры. Гюго подал в суд, Дюма на процессе не был (отношения между ними испортились из-за ссоры Иды Ферье с подругой Гюго Жюльеттой Друэ), но речь коллеги воспроизвел в мемуарах. «Мы находимся в одном из тех периодов общей усталости, когда в обществе становятся возможными все виды деспотизма… одни измотаны, другие бежали, многим требуется передышка… в обществе разливается странный страх перед всем, что движется, говорит и думает… правительство извлекает незаслуженную выгоду из этой передышки, этого страха перед новыми революциями… Если этот дикий закон будет принят, у нас отнимут все права. Сегодня суд отнимет мою свободу поэта; завтра жандармы отнимут мою свободу гражданина; сегодня они затыкают мне рот, а завтра они поставят меня по стойке смирно; сегодня осадное положение введут в литературе, завтра — в обществе… Но было бы ошибкой думать, что люди стали безразличны к свободе, — они просто устали. И однажды всем беззакониям будет предъявлен счет…»

Гюго проиграл процесс. Но суды присяжных порой решали дело в пользу свободы слова. Дюма вспоминает процесс газеты «Корсар», «которая написала о 6 июня с нашей точки зрения и была обвинена в призывах к восстанию»; главного редактора оправдали, а несколько дней спустя по аналогичному обвинению оправдали газету «Трибуна». Зато в очередной раз отправили под суд «Общество друзей народа», все по той же 291-й статье — больше двадцати не собираться, за нарушение — от трех месяцев до двух лет. Обвиняемые заявили, что их 19, присяжные сочли, что их было больше двадцати и собирались они незаконно, и… оправдали. («Общество» распалось на ряд организаций, самой влиятельной стала «Лига прав человека»: Араго, Луи Блан, Бланки, Кавеньяк и восходящая звезда политической адвокатуры Александр Ледрю-Роллен.)