Максим Чертанов - Дюма

Он напоминал, как в 1836 году в Петербурге принимали французского художника Верне и наградили орденом Станислава 3-й степени, уверял, что богема Парижа мечтает о подобном счастье, и надо бы повторить это с писателем. Каким? «Со старой литературой покончено. В новой подымаются два замечательных человека: Гюго, великий поэт и, по моему мнению, посредственный драматург, и Дюма (Александр) — самая плодовитая драматургическая голова нашего времени, хотя как поэт он уступает Ламартину и Гюго». Дюран сообщал, что Дюма «жаждет низложить к стопам Императора» пьесу «Алхимик» и что это, разумеется, не его, Дюрана, инициатива, а Дюма сам додумался. «Я, радуясь, что французское образованное общество идет по пути, который я имел честь первый указать всем благомыслящим, посмел обещать Александру Дюма адресовать его манускрипт лично Вам, так как близко знаю Ваш благородный характер и высокую просвещенность… Вполне возможно, что Его Величество сочтет своим долгом ответить на почтительное подношение Александра Дюма почетным знаком своего императорского благоволения. В таком случае, Ваше Превосходительство, для того, чтобы нанести парижским полякам удар сокрушительный и необходимый, не было ли бы уместно посоветовать Его Величеству пожаловать орден св. Станислава 2-й степени?» Надо полагать, Дюма, в свою очередь, было сказано, что в России только о нем и думают, а царь обожает французское искусство, целыми днями обласкивает художников и без его пьесы жить не может.

Дюма приготовил экземпляр «Алхимика» и письмо: «Не только к самодержавному властителю великой империи осмеливаюсь я обратить дань своего благоговения, но и к наиболее просвещенному монарху-цивилизатору… Государь, в наш век, столь материалистический, поэт и артист спрашивают себя: остался ли еще на свете хотя бы один покровитель искусства, который воздал бы должное их славному и бескорыстному служению? — и с удивлением и восхищением узнают, что божественному провидению угодно было именно на престол великой империи Севера поместить гения, способного их понять и достойного быть ими понятым. Государь, я позволяю себе с благоговением, в надежде, что мое имя ему небезызвестно, поднести в виде дара мою собственноручную рукопись Его Величеству Императору Всея России. И когда я писал ее, то был воодушевлен надеждой, что император Николай, покровитель науки и литературы, не посмотрит с безразличием на писателя Запада, записавшегося в число первых, наиболее искренних его почитателей». По указанию Дюрана он написал и Уварову: «На мои вопросы г. Дюрану о способе, которым лучше всего можно было бы довести до Его Величества мое подношение, он указал мне на Ваше Превосходительство… Я опускаю из скромности, которая мне, однако, дорого стоит, те подробности, которые дал мне г. Дюран относительно Вашего Превосходительства, как о Вашем покровительстве искусству, так и о Ваших великих трудах и, наконец, об ответственном политическом посте, который занимает министр народного просвещения в великой империи, где литература и наука так прекрасно направлены на путь прогресса…» И подписался с намеком: «Кавалер орденов Бельгийского льва, Почетного легиона, Изабеллы католической».

Дюран и сам писал Уварову, прося лично быть цензором «Алхимика», организовал пересылку рукописи; в начале июня 1839 года пьеса добралась до Петербурга. 8 июня Уваров представил рукопись Николаю с сопроводительным письмом: «Если бы Вашему Величеству угодно было, милостиво приняв этот знак благоговения иноземного писателя к августейшему лицу Вашего Величества, поощрить в этом случае направление, принимаемое к лучшему узнанию России и ее Государя, то я со своей стороны полагал бы вознаградить Александра Дюма пожалованием ордена св. Станислава 3-й степени. (Дюран-то просил 2-ю. — М. Ч.) Почетное место, занимаемое им в ряду новейших писателей Франции, может дать Дюма некоторое право на столь отличный знак внимания Вашего Величества…» Но царь написал на докладе Уварова: «Довольно будет перстня с вензелем». Почему? Во-первых, сама рекомендация Дюрана была не на пользу Дюма: Бенкендорф знал, что шпион — бонапартист и не вполне надежен. Во-вторых, Уваров почему-то забыл, что Николай не любил французских пьес. (Из записок А. М. Каратыгиной: «Государь вообще не любил переводных драм и бывал доволен, когда мы брали в бенефисы свои оригинальные произведения».) Третий промах, который допустил Дюран (и Уваров почему-то тоже): Дюма в России считался неблагонадежным, и его хвалили «не те» люди. Одним из первых его переводчиков (в 1830-х годах его тексты печатались в «Телескопе», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках») был Белинский; в рецензии на книгу «Современные повести модных писателей» он отмечал: «Выбор пиес не слишком строг, ибо только первая повесть „Маскарад“, которая в кратком, молниеносном очерке заключает глубокую поэтическую мысль и живую картину человеческого сердца и носит в себе яркую печать мощного и энергического таланта знаменитого Александра Дюма, достойна особенно внимания». Герцен в 1836-м писал невесте из ссылки: «Попроси, чтоб тебе достали 16 № „Телескопа“, прочти там повесть „Красная роза“ („Бланш“. — М. Ч.); ты найдешь в Бианке знакомое, родное твоей душе».

Консерваторам, соответственно, Дюма не нравился. Гоголь, «Петербургские записки 1836 года»: «Уже лет пять, как мелодрамы и водевили завладели театрами всего света. Какое обезьянство! И пусть бы еще поветрие это занесено было могуществом мановения гения! Когда весь мир ладил под лиру Байрона, это не было смешно; в этом стремлении было даже что-то утешительное. Но Дюма, Дюканы и другие стали всемирными законодателями!..» В 1837-м Дюма обругал Фаддей Булгарин: «Мы видим бешеного Кина, знаменитого развратника, которого Дюма на этот раз выбрал своим героем. Внимательный наблюдатель может заметить одну странную и совершенно ложную идею, постоянно господствующую во всех драмах Дюма. Избрав своим героем какое-нибудь лицо, которое родится с печатью отвержения на лице, человека, которого порядочное общество весьма справедливо не может допустить в свой круг, он силится представить по этому случаю несправедливость людей, всячески унизить их своим героем, надругаться над обществом его устами. Если метрическое свидетельство ваше в порядке — вы никогда не будете героем Дюма». Когда В. А. Каратыгин перевел «Ричарда Дарлингтона», цензор докладывал: «Пиеса сия принадлежит к новейшим сочинениям французского искусства, следственно, основана на ужасе, и сочинитель достиг своей цели, прибавляя к сему споры при выборах депутатов для английского парламента… Без сомнения, что сия уродливая пиеса не могла быть представлена на театрах в России, но г. Каратыгин старший, который занимался переводом сей драмы, умел устранить все неприличное, как, например, весь пролог и выборы депутатов…»