Максим Чертанов - Дюма

«Я вернулся домой в четверг вместо субботы, провел выходные с мамой. Я не осмелился сказать ей о несчастье, случившемся со мной. Я сказал, что в конторе было мало работы и мне дали несколько дней отпуска. Но ее подозрения перешли в уверенность, когда она увидела, что проходит понедельник и вторник, а я не еду в Крепи. Бедная мама! Она никогда не сказала мне ни слова об этой катастрофе». Наконец он сказал ей, что Левен нашел ему работу в Париже. Но тот ничего не нашел, у банкира было полно клерков городских, образованных. До Нового года все было безнадежно, но в январе 1823 года парижский журналист Луи Жане, издававший «Альманах для девиц», опубликовал два стихотворения Дюма: «Бланш и Роза» и «Романс». Александр решил: ехать в Париж, падать в ноги знакомым, а если не выйдет — как-нибудь. «Пришло время, когда бедная мама должна была сделать решительный шаг. Она так часто занимала деньги, что все наше имущество ушло в ипотеку». Решили все продать: землю за 33 тысячи франков, дом за 12 тысяч, итого 45 тысяч франков. «Чтобы читатели не подумали, что это был наш годовой доход, уточняю, что это был весь капитал». Заплатили долги — осталось 253 франка. Поделили: матери 200, ему на первую пору 53. За 60 франков он продал — нет, не лошадь, а собаку; 10 выиграл в бильярд. 3 франка стоил билет до Парижа в дилижансе. (Попытайтесь-ка покорить Москву с 12 тысячами рублей…) Меннесон его напутствовал: «Остерегайтесь священников, ненавидьте Бурбонов и помните, что единственная форма правления, достойная великой нации, — республика». В конце марта мать проводила его до станции. Плакали оба.

Он поселился в дешевой гостинице, написал маршалу Виктору — другу отца, теперь военному министру; маршалу Журдану и генералу Себастиани. Не ответили. Генерал Вердье, служивший под началом Дюма, юношу принял, направил к другому сослуживцу, генералу Фуа, депутату парламента. Тот, услыхав, что проситель не знает бухгалтерии и юриспруденции, развел руками, но оказалось, что почерк у того изумителен — может быть писцом. Фуа похлопотал, и 10 апреля 1823 года Александр был принят на должность писца (с испытательным сроком и окладом 100 франков в месяц) в секретариат герцога Орлеанского.

Необязательно при слове «герцог» воображать шпаги, перья и подвески — он был политиком и бизнесменом, и у него, естественно, были контора и масса служащих. Луи Филипп Орлеанский (1773–1850) происходил из младшей линии французского королевского дома, был сыном того герцога Орлеанского, что в революцию отказался от титула, принял фамилию Эгалите (равенство), голосовал за казнь Людовика XVI, а потом сам был казнен. Наш Орлеанский тоже стал «гражданином Эгалите», служил в армии, потом бежал в Швейцарию, после Реставрации примирился с Бурбонами, и Людовик возвратил ему конфискованную собственность отца. Орлеанским принадлежали почти все леса Франции, а лес тогда — что нефть или газ сейчас, так что наш Орлеанский был олигархом, владельцем гигантской корпорации, ибо был он оппозиционером (весьма, впрочем, умеренным), покровителем наук и искусств. Лес он не расточал, а бережно о нем заботился (благодаря частному лесовладению, сохранившемуся частично доныне, Франция — одна из немногих стран, где площадь лесов увеличивается) и основал первый в мире институт лесоводства. Вел подчеркнуто демократичный образ жизни, либералы его любили и хотели назначить королем — в обход наследников Людовика XVIII. Как это возможно? Ну, есть способы.

Лес был не единственным бизнесом Орлеанского (еще банки, финансы), и потому в корпорации существовал Департамент леса, которому (косвенно) подчинялся секретариат; им заведовал Девиолен, в свое время не желавший помочь Александру, а теперь обещавший за ним «присматривать». Александр поехал к матери, про испытательный срок умолчал, уговаривал ехать с ним, но та побоялась. Вернулся в Париж 5 апреля, с 8-го снял однокомнатную квартиру на площади Итальянцев (ныне Буальдье), 1: четвертый этаж, самый центр, рядом Лувр, работа — Пале-Рояль, резиденция Орлеанского, — тоже рядом. Дом, правда, плохонький, окошко во двор, стоит квартира 10 франков в месяц. (Даром, да, но дороги были хозяйственные расходы: уголь, свечи, стирка.) Из мебели — кровать, стол; посуду прислала мама.

Трудился офисный «планктон» с 10 до 18, в основном молодежь, зарплата считалась низкой, многие подрабатывали официантами. Начальник секретариата Жак Удар — из крестьян, карьерист, служака, его заместитель Ипполит Лассань — по совместительству журналист и драматург; он ужаснулся невежеству парня, но видел, что тот отличается от других клерков интересом к культуре, велел читать Мольера, Гёте, Байрона, Вальтера Скотта. Александр влюбился в Байрона и сохранил идеал на всю жизнь: поэт, участвующий в революциях и войнах. Лассань объяснил «расклад» в литературе. Драматурги времен Империи — Арно, Жуи, Лемерсье — устарели, и только потому, что в их пьесах играет Тальма, на них еще ходят; молодые есть, но слабенькие — Суме, Жиро, Ансело; есть еще Камилл Делавинь, но он «поэт буржуа». Поэзия — только Гюго и Ламартин. В прозе вообще никого нет. Но прежде, чем писать, надо читать — и Александр глотал книги; его принято считать недоучкой, но Лев Гумилев, не кто-нибудь, назвал его «широко образованным человеком своего времени». Читал Тацита и Гомера — много вы в наше время встречали литераторов, которые их читали? Исключительная память — с одного раза запоминал подробности, термины, даты; журналист Ипполит де Вильмесан позднее говорил о нем: «Какое-нибудь имя, невзначай брошенное в разговоре, служило ему отправной точкой для целой лекции. Все старые хроники, которые он когда-либо пролистал, откладывались в его мозгу».

Увлекался не только изящными искусствами — был горячий интерес к медицине, особенно судебной, психологии, химии и тому, что сейчас называют биологией. В первые дни в Париже посещал несколько громких судов, в частности процесс Кастаня, врача и химика, обвиненного в отравлении и приговоренного к казни. «И тогда на суде, который приговаривал к казни живого человека, я поклялся, что, в каком бы положении я ни оказался, никогда не проголосую за смерть человека…» У столичной молодежи считалось стильным болеть чахоткой и умереть молодым; с Левеном притворялись, будто харкают кровью, самовнушение зашло далеко, пришлось обращаться в больницу, попали к молодому доктору Пьеру Тибо, и на пару лет Александр с ним стал почти неразлучен: ходили в морг и больницы на вскрытия, ради чего Александр вставал в 6 утра, вечером сидел у Тибо, слушал рассказы о химии и физике, ставили опыты; их всюду сопровождала юная портниха, соседка Тибо, — науки были в моде. Раз в неделю он ужинал у Левенов, ходил в театр, один или с Адольфом. Запомнился один из первых походов (в мае) — был плохо одет, высмеяли (как д’Артаньяна); давали пьесу «Вампир», с ее автором случайно оказался рядом, поболтали, потом из газет узнал, с кем говорил: Шарль Нодье (1780–1844), эрудит, библиофил; его считают первым французским писателем-фантастом. Александр купил роман Нодье «Жан Сбогар» — герой байронический, сюжет примерно как в «Дубровском»; очень (как пушкинской Татьяне) понравилось, решил, что будет писать именно так. Что он писал в тот период — неясно; за 1823 и 1824 годы было опубликовано лишь стихотворение «Белая роза и красная роза» в «Альманахе для девиц», рукописи не сохранились.