Алексей Кольцов - Письма

Воронежский мещанин Алексей Кольцов.

13 марта 1837 г. Воронеж.

Добрый и любезный Андрей Александрович!

Александр Сергеевич Пушкин помер; у нас его уже более нету!.. Едва взошло русское солнце, едва осветило широкую русскую землю небес вдохновенным блеском, огня животворной силой; едва огласилась могучая Русь стройной гармонией райских звуков; едва раздалися волшебные песни родимого барда, соловья-пророка…

Прострелено солнце. Лицо помрачилось, безобразной глыбой упало на землю! Кровь, хлынув потоком, дымилася долго, наполняя воздух святым вдохновеньем недожитой жизни! Толпой согласной соберитесь, други, любимцы искусства, жрецы вдохновенья, посланники Бога, пророки земные! Глотайте тот воздух, где русского барда, с последнею жизнью, текла кровь на землю, текла и дымилась! Глотайте тот воздух, глотайте душою: та кровь драгоценна. Сберите ту кровь, в сосуд положите, в роскошный сосуд. Сосуд тот поставьте на той на могиле, где Пушкин лежит.

Слепая судьба! Разве у нас мало мерзавцев? Разве кроме Пушкина тебе нельзя было кому-нибудь другому смертный гостинец передать? Мерзавцев есть много, — за что ж ты их любишь, к чему бережешь? Мерзавка судьба!.. Творец Всемогущий света! Твоя воля, Твои советы мудры; но непостижим нам Твой закон!..

К вам, любезнейший Андрей Александрович, есть у меня просьба. Нельзя ли потрудиться сказать господину Плюшару, — выслать мне кое-какие книги. Сколько денег за них, — по присылке тотчас я пошлю. А книги иметь вот какие мне хотелось.

Новое издание «Отелло, венецианский Мавр», Шекспира; «Сказания русского народа о семейной жизни его предков», Сахарова, 1836 г.; «Недоросль» Фонвизина; Новый курс философии Жеразе, 1836 г.; Руководство к истории литературы, соч. А. Вахлера, с немецкого. 2 части; «Двумужница», Шаховского; «Серапионовы братья», Гофмана.

Желаю вам здоровым благополучно убивать время в Божьем мире.

С истинным моим почтением и преданностью имею честь пребыть вас любящий и почитающий покорнейший слуга

Алексей Кольцов.

16 июля 1837 г. Воронеж.

Добрый и любезнейший Андрей Александрович! Давно я к вам не писал ни строчки; дурно, сам знаю, и каюсь перед вами. Не то чтоб не хотел, — Боже упаси! Но хлопоты, но дела, но неприятности, — вот мои друзья, которые так прилежно за мной ухаживают и день, и ночь; вот мои друзья, товарищи, сослуживцы! Бог знает, когда они от меня отстанут; с ними я хожу, лежу, и ем, и сплю. Досадно, мочи нет! а помочь горю нечем! Да, в настоящем мы горюем, в будущем ждем го приходить будущее и — хуже старого в семь седмериц. Вы думаете: какие дела? Пустые, гражданские? — Нет, торговые, торговые дела дурны, — вот что! За что ни возьмись, валится все из рук, — хоть плачь! Что купишь, думаешь: барыш! Ан нет: убыток да убыток. Сказать вам откровенно? Этот чортов убыток уж как нехорош! Жуешь-жуешь, никак не проглотишь, так в глотке колом и становится! Ледащий малой этот убыток, чорт с ним совсем! Старая песня, — в сторону! Ей, чорт с ней! Ею только вам можно наскучить. Сем, поговорить о другом, — и дело пойдет глаже.

Я к вам давно не писал, во-первых, за делами, во-вторых, — стыдно сказать! — ничего не успел написать, ничего. Что делать? — выносишь. Не живи, как хочется, — живи, как Бог велит! Право, нет время, или, сказать лучше, время свободного имею я много, да так всегда мысли расстроены, что не лезет ничего в голову; а что и лезет, то чорт знает, что такое: ни медведь, ни человек, а так какой-то кавардак. Стоишь, думаешь-думаешь, да и сядешь на пень: ноги свесишь, голову повесишь, как дурак. Теперь, с горя, принялся, как говорили вы мне, собирать русские народные песни. Присказками-то я вас уже употчивал, чай, не захотите в другой раз: больно сольно! Что вы до сих пор не сказали об них ни слова? Да, кажется, никогда не скажете ничего. А об Януарии Михайловиче и слух совсем застыл: слышал мельком, что поехал он в чужие края путешествовать. Дай Бог ему здоровья, в добрый час! После присказок, я теперь собираю народные песни, и уж собрал немножко. Это дело, кажется, лучше. Вот из них одна. Посмотрите, если она хороша, поместите где-нибудь, а нет, — в огонь! Перегорит, да выгорит, так лет через сто будет славная песня.

Впрочем, скажу вам, не ждите: в нашем народе лучше этой-то и нет. Я их переслушал много, да все, знаете ль, такая дрянь, что уши вянуть: похабщиной битком набиты. Стыдно сказать, как наш русский простой народ бранчив. Если же они вам приглянутся, — напишите, я их еще к вам пришлю: есть в сумке про запас, и собирать буду. Но уж какая скука их собирать! С этими людьми, ребятами, сначала надобно сидеть, балясничать, потом поить их водкой, и пить с ними самому зачеред; потом начать самому им пропеть песни две. А я петь большой мастак. Если бы кто послушал, нахохотался бы досыта, по горлушко. Потом они затянуть, ты с ними же, пишешь и поешь! Приезжайте, послушайте, любезнейший Андрей Александрович! Ей-Богу, смешно: черевушки порвете! А иначе ничего не сделаешь, — хоть брось. Только и я за них принялся крепко: что хочешь — делай, а песни пой: нам надобны!

7-го июля был у нас, в Воронеже, дорогой гость, великий князь, и с ним Василий Андреевич Жуковский. Я был у него, он меня не забыл. Ах, любезный Андрей Александрович, как он меня принял и обласкал, что я не нахожу слов всего вам пересказать. Много, много, много, — и все хорошо, прекрасно! Едва ли ангел имеет столько доброты в душе, сколько Василий Андреевич. Он меня удивил до безумия. Я до сих пор думаю, что это все было со мной во сне, да иначе и думать невозможно. Жаль, что не могу всего рассказать вам подробно; словом, чудеса! Дай Бог ему доброго здоровья. Я благоговел перед ним. Приезд Василия Андреевича в Воронеж много меня осчастливил. Не только кой-какие купцы, и даже батинька не верил кой-чему; теперь уверились. И ничего, слава Богу! Много бы, много вам об этом надобно поговорить, да не могу; душа чувствует, да высказать не может. Словом, мне теперь жить и с горем стало теплей дюже. Желаю вам доброго здоровья. Всем, кого увидите из моих добрых знакомых, засвидетельствуйте почтение; я всех их свято помню.

С истинным моим почтением и преданностью, ваш покорнейший слуга

Алексей Кольцов.

28 июля 1837 г. Воронеж.

Добрый и любезный мой Андрей Александрович! Не получая ответа на посланную вам песню, теперь посылаю другую. Ответ мне ваш нужен в теперешнее время потому более, что я, как вам уже писал, принялся собирать русские народные песни пристально. Но, может быть, они вам или не понравятся, или нет, какие бы нужно собирать; следственно, труд мой будет в таком случае совершенно напрасен; а их собирать и копотко, и трудно; притом мне, без ваших наставлений, самому потрафить трудно. В Воронеже не то, что в Петербурге. Там показал тому-другому, выслушал мнение и, благословясь, валяй вперед! Здесь не то: у нас о словесных предметах доброго слова и на Рожество Христово не услышишь. Эту песню поют в Серпуховском уезде, в волости Хатунской, весною, в хороводе, с следующим порядком.