Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

— Что? Я боюсь… соперничества?… — запальчиво воскликнул Самойлов, вслух негодуя на Чернышева. — Я ничего, никого не боюсь, а не только какого-то шкалика…

«Шкаликом» он часто называл за глаза Васильева.

Последние годы жизни Чернышева были омрачены чуть ли не беспросыпным кутежом. Он и вообще-то никогда не отказывал себе в этом удовольствии, но тут к простой «привычке», присоединился «резонный мотив»: Иван Егорович имел неосторожность влюбиться в премьершу N. N., которая мало ему сочувствовала, Эта безнадежная любовь была для него роковой. Он предался пьянству, желая заглушить в себе порывы лучшего из чувств, но вместо ожидаемого облегчения нажил «водянку», которая и свела его в могилу.

Умер он в жалкой обстановке, создавшейся случайно. Он жил в комнате, которую нанимал от хозяйки. Во время его тяжкой болезни эта хозяйка вздумала переменить квартиру и переехала с прочими жильцами на другую, оставив умирающего Чернышева на произвол судьбы. Впрочем, оставила ему на подержание старую потасканную клеенчатую кушетку, небольшой стол и пару табуреток. Когда я пришел поклониться его праху, то к своему удивлению нашел его не на столе, а на кушетке, хотя после его смерти прошло около суток.

Родных у Ивана Егоровича не было, похоронами его заведовали два-три самых близких приятеля, из которых мне памятнее всех бывший наш актер, известный в литературе под псевдонимом «Скорбного поэта», Г. Н. Жулев. На погребении Чернышева я не мог быть вследствие постигшей меня болезни, но один из присутствующих рассказал мне про оригинальную выходку друзей покойного, резкими штрихами характеризующую актерский быт.

Заведовавшие похоронами Чернышева условились отправить прах покойного на Смоленское кладбище накануне погребения, но об этом не предупредили кладбищенское начальство, благодаря чему им чуть-чуть не пришлось возвращаться с мертвецом обратно домой. И только после многих хлопот неумелым распорядителям удалось оставить почившего товарища под сводами часовни на ночь.

Перед отправлением процессии на кладбище кто-то предложил купить цветов и украсить ими гроб.

— Что за цветы! — возразил Жулев: — они ему не к лицу.

— Нет, очень к лицу. Человеку, встречавшему на своем жизненном пути только тернии, хоть на смертном одре нужно быть окруженному розами.

— Эта идея не выдерживает критики, — опять воскликнул Жулев: — уж если чем можно украсить покойника, так только виноградом. Он любил виноградный сок и виноградное вино, а потому более приличествует осыпать его тело гроздьями этой восхитительной ягоды.

Все согласились, что мысль «Скорбного поэта» оригинальна. Тотчас же накупили чуть не с полпуда винограда и уложили его картинными группами вокруг усопшего, причем лицо его совершенно утопало в этой необычайной зелени.

На другое утро, перед началом отпеванья, сторожа открыли гроб и пришли в изумление от невиданного убранства. Призвали они дьякона для разрешения их сомнений относительно возможности погребения покойника с ягодами. Дьякон тоже выразил удивление и, пожимая плечами, спросил у распорядителей:

— Что это, господа, за овощная лавка?

— Вместо цветов, — ответил Жулев.

— Очень неудачная замена, допустить которую я не смею. Украшать виноградом покойника — ведь это нечто языческое! Уж не сектанты ли вы, Боже вас упаси?

— Нет, не сектанты. Мы положили покойнику то, что он любил при жизни. Почивший в больших дозах употреблял вино и был далеко не сентиментален, так что цветы для него были бы иронией. После зрелого размышления мы пришли к заключению, что лучше всего обложить его вином в пилюлях…

— Очень это хорошо, поступлено по-товарищески, но допустить сего я не в праве. Позвольте сию минуту вынуть весь виноград. Я даже попрошу вас отдать его для доброго дела.

— Для какого доброго дела? Куда он годится?

— У меня есть сироты. Они с удовольствием помянут им новопреставленного Иоанна.

Конечно, его желанию иступили, и когда весь виноград был выбран из гроба Чернышева, дьякон разрешил перенести покойника из часовни в церковь.

Вот при какой обстановке похоронили одного из талантливейших драматических писателей, загубленного воспитанием и безалаберною театрально-провинциальною жизнью.

Начало знакомства с A. Н. Островским. — Воспоминания из далекого прошлого. — Московская труппа. — A. А. Григорьев. — И. Ф. Горбунов. — Первый успех. — Мечты об актерстве. — Торжественный спектакль в 4-й гимназии.

Знаменитого драматурга Александра Николаевича Островского я знал с моего юношеского возраста. Моя первая встреча с ним произошла в первой московской гимназии, где я воспитывался. Вспоминая об этом эпизоде, не могу не остановиться на его подробностях, тем более для меня драгоценных, что им я обязан своим настоящим положением и карьерой.

С самого детства, как я себя только запомню, ни к чему не был я так привязан, как к театру. Никакие игры и развлечения не занимали моего воображения так, как тогдашний Московский Малый театр и его незабвенные артисты. Более богатой талантами труппы нельзя себе и вообразить: Щепкин, Садовский, Живокини, Самарин, Шумский, Сергей Васильев, П. Г. Степанов, Никифоров, Полтавцев, Дмитревский, A.Т Сабурова, Львова-Синецкая, Никулина-Косицкая, Колосова, Медведева, Е. Н. Васильева, Акимова, Кавалерова и др. были в полной силе своих дарований.

Однако, несмотря на то, что театр был моею мечтою с детства, я не смел и надеяться посвятить себя сцене прежде окончания курса в гимназии, а затем и университета. Такова была воля родителей. Но судьба распорядилась иначе, и в этой же самой гимназии, после четырех проведенных в ней лет, состоялся мой первый дебют, после которого вскоре я имел возможность пристроиться к театру и очутиться в водовороте петербургской театральной жизни. Случилось это неожиданно, и вот какие обстоятельства предшествовали этому.

Однажды, на рождественских праздниках, наш преподаватель законоведения Аполлон Александрович Григорьев (впоследствии известный критик) затеял устроить в гимназии домашний спектакль при исключительном участии воспитанников. Не долго думая, он выбрал для представления только что явившуюся и имевшую огромный успех новую комедию Островского «Не в свои сани не садись» и, кроме того, один акт из драмы Н. В. Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла», в которой главную роль Минина взялся исполнить сам. Не допуская к участию посторонних, Григорьев и женские роли роздал воспитанникам. На меня, как на страстного любителя сцены, указали устроителю спектакля старшие ученики. Благодаря их лестной рекомендации, я получил две роли: Маломальского в комедии Островского и выходную, в несколько слов, роль какого-то нижегородского парня Петрова, в драме Кукольника. Главная роль Авдотьи Максимовны в комедии была поручена самому красивому гимназисту кн. Урусову, который, вначале согласившись на исполнение ее, впоследствии стал ею тяготиться, что было видно из его манкирования репетициями. За отсутствовавшего Урусова мне приходилось читать роль Авдотьи Максимовны, и это я делал, кажется, настолько успешно, что после третьей репетиции Григорьев стал уговаривать меня играть вместо Урусова. Сначала я решительно отказался от этого, не желая так же, как, вероятно, и мой предшественник, изображать страдающую, влюбленную героиню, но потом, соблазнившись предложением Аполлона Александровича в награду сыграть еще третью роль Бурдюкова в «Тяжбе» Гоголя, согласился на его предложение.