Анатолий Гуськов - Под грифом правды. Исповедь военного контрразведчика. Люди. Факты. Спецоперации.

— Но вы, разумеется, поняли, что деньгами нельзя купить советских людей. Первые же советские граждане, которых вы встретили, разоружили вас и передали властям.

— Я не пытался подкупить их.

У Руденко больше не было вопросов. Но мне еще предстояло давать показания. Теперь наступила очередь председательствующего. Так я набирался знаний о процедуре советского судебного разбирательства, без которых отлично мог бы обойтись.

Председательствующий Борисоглебский:

— Подсудимый Пауэрс, в чем состояла главная цель вашего полета 1 мая?

— Как мне сказали, я должен был лететь по определенному курсу и включать и выключать аппаратуру в соответствии с пометками на карте.

— Для чего?

— Я бы предположил, что это делалось с разведывательной целью.

В опубликованной стенограмме заседания второй вопрос Борисоглебского отсутствовал, а мой ответ был изменен следующим образом: "Как мне сказали, я должен был лететь по определенному курсу и включать и выключать аппаратуру в соответствии с пометками на карте. Разумно предположить, что это делалось с разведывательной целью".

— Вчера вы дали показания в суде о том, что полковника Шелтона особенно интересовали ракетнопусковые площадки.

— Да, он как-то показывал на карте одно место, где, возможно, находилась ракетно-пусковая площадка.

— Правильно ли будет сказать, что главной целью вашего полета 1 мая явилось обнаружение и нанесение на карту всех ракетно-пусковых площадок?

— Я могу сообщить только мое личное мнение по этому вопросу. Уверен, что специалисты, которые изучали мои фотопленки, знали, что именно интересовало людей, пославших меня. Но лично я считаю, что советские ракеты интересуют не только нас, но и весь мир. И я полагаю, что подобный полет мог иметь в виду их поиск, как мне кажется. Но я повторяю, что не знаю, а только выражаю свое собственное мнение.

Как я уже упоминал ранее, космодром Тюра-Там не являлся главной целью именно этого перелета над территорией СССР. Он оказался включенным в мою программу только потому, что я должен был пролетать поблизости от него. Однако во время допросов я делал упор именно на него, надеясь, что русские сконцентрируют свое внимание больше на этом, чем на главных целях моего полета.

— Подсудимый Пауэрс, вы сознавали, что, вторгаясь в воздушное пространство Советского Союза, покушаетесь на суверенитет СССР?

— Да.

— Почему же вы согласились?

— Мне приказали это сделать.

— Как вы теперь считаете, какую службу, хорошую или плохую, вы сослужили вашей стране?

— Я бы сказал, очень плохую службу.

— Не приходило ли вам на ум, что, нарушая границы Советского Союза, вы могли сорвать совещание в верхах?

— Когда я получал инструкции, всякие мысли о совещании в верхах были мне далеки. Я просто не думал об этом.

— А не приходило ли вам в голову, что такой полет мог вызвать военный конфликт?

— Об этом должны были думать те, кто меня посылал. Мое дело — выполнять приказы. Я считаю, что принимать подобные решения не моя обязанность.

— Но вы сожалеете, что совершили этот полет?

Гринев предупреждал меня, что такой вопрос будет задан.

Но я ждал его от самого Гринева или от Руденко, но никак не от председательствующего. Если раньше я еще мог сомневаться в том, что все они действуют как единая группа, то теперь с сомнениями было покончено.

— Да, очень.

Я не добавил, что сожалею лишь потому, что полет закончился неудачей.

К делу приступил другой заседатель, генерал-майор авиации Захаров. Как и следовало ожидать, его вопросы касались моей летной подготовки, подробностей задания, аппаратуры и т. д. За исключением вопросов об устройстве для создания помех радиолокационным станциям перехвата (мне удалось доказать, что это устройство предназначалось для ракет класса "воздух — воздух"), ни один из них не был трудным. Большинство последующих вопросов принадлежало генерал-майору артиллерии Воробьеву. Он пытался заставить меня признаться, что я знаком со специальным оборудованием, но это ему не удалось.

Интересно отметить, как были согласованы и распределены все вопросы. Что упускал Руденко, то вставлял Гринев или кто-нибудь из заседателей.

Наконец мне разрешили сесть. В общей сложности, считая предыдущий день, я простоял на ногах около шести часов.

Чувствуя себя очень неловко в костюмах и галстуках, явно нервничая перед такой большой аудиторией, четверо работников совхоза (позже они были награждены за проявленный героизм) сообщили подробности моего "задержания".

Они чего-то не договаривали в своих показаниях, но что именно, я понял лишь когда закончил говорить последний из них: никто из четверых не упомянул о втором парашюте, который мы видели.

Почему?

Раньше я думал, что парашют был каким-то образом связан с ракетой. Теперь у меня возникло подозрение, не сбили ли советские ракетчики вместе с "У-2" один из своих самолетов.

Когда меня спросили, есть ли у меня вопросы к свидетелям, я сказал: "Я хочу выразить благодарность за ту помощь, которую мне оказали в тот день все эти люди. Мне впервые представилась возможность поблагодарить их. И я рад поблагодарить их".

Поскольку "добровольная сдача в плен" считается смягчающим обстоятельством, мне хотелось ясно показать, что я не оказывал при задержании сопротивления и не питал к этим людям никаких враждебных чувств.

Теперь пришла очередь комиссии "свидетелей-экспертов", каждая группа которых занималась расследованием определенной части вещественных доказательств.

Первая группа, изучив различные документы, найденные при мне и в самолете, сделала вывод, что "пилот Фрэнсис Пауэрс служит в рядах военно-воздушных сил Соединенных Штатов Америки".

Гринев не возражал. Однако теперь я и не ждал от него возражений.

Вторая группа получила задание обследовать обломки самолета и установить, имелись ли на нем опознавательные знаки. Они пришли к выводу, что таких знаков нет и никогда не было.

Но я-то знал истинное положение. Получив возможность задать вопрос представителю группы, я спросил, могли ли опознавательные знаки быть нанесены на поверхность окраски самолета, а затем смыты. Председательствующий признал такую возможность, но тем не менее дал ясно понять, что он принял первоначальное свидетельство. Я решил, что настаивать бесполезно.

Другие свидетели после долгого изучения специального оборудования — фотокамер, проявленной пленки, радиоаппаратуры, магнитофонов и т. д. — сделали вывод, что оно использовалось для разведывательных целей и что задачей полета являлся шпионаж.

Затем наступил обеденный перерыв. На этот раз я остался в окружении охраны. Они явно чувствовали, что я готов удрать, и были полны решимости не дать мне такого шанса.