Роза Эпштейн - Книга Розы

Во дворе у Цивы росли вишня и жердела – абрикос. Вот тетушка нарвет вишни и выставит за двором на скамейке, покличет:

– Дети, идите, вишенки покушайте.

Те налетят и, наевшись, просят:

– Тетя Цива, а можно я маме и бабушке отнесу? Они чай пьют с вишней.

– Возьми. Благое дело, – скажет тетушка. Это была ее любимая присказка. И на благое дело она ничего не жалела.

Кроме кровной сталинской родни после смерти мамы у нас появилась мачеха. Мы ее сразу прозвали Шуркой.

Александра Ивановна Гаврилова была главврачом той больницы, в которой месяцами лежала мама, заболев лейкемией. Невзрачная, сухопарая – типичная старая дева по внешности и привычкам. Она приметила отца, мужчину видного, когда тот ходил навещать больную жену. Каждый раз Гаврилова, словно невзначай, оказывалась рядом и проявляла участие. Мы тоже были знакомы с этой врачихой, но симпатий к ней не испытывали. И уж конечно никак не ожидали, что через два года после смерти мамы, отец приведет ее в дом и скажет:

– Александра Ивановна будет у нас жить.

Шурка принесла с собой тканевые одеяла и застелила ими постели. На поручни кровати навязала банты. Поначалу она старалась выглядеть культурной. Мне подарила креп-жоржетовую кофточку. А потом началось.

– Маруся, почему у тебя пыли много? – строго вопрошала мачеха.

– Дэ вы ее тут бачили? – удивлялась Маруся.

– Много разговариваешь. Возьми и вытри пыль с мебели! – приказным тоном командовала Гаврилова.

Маруська молча вытирала. А потом тайком плакала.

– Маруся! Ты знаешь, сколько пыли в дорожке? Ты когда ее выбивала? – цеплялась новая хозяйка.

– Раньше выбивала, а сегодня не було времени.

– Как это не было времени? – возмущалась Шурка.

Рая, нетерпимая к грубости и хамству, как-то сделала замечание мачехе:

– Вы Марусей не командуйте. Она не служанка, а член нашей семьи. И относитесь к ней с уважением. А если пыль где увидели, возьмите тряпочку и вытрите.

– А ты не можешь вытереть? – вскинулась Шурка.

– А я утром ухожу на лекции, а после лекций иду на лабораторные работы и на практику. Возвращаюсь поздно. Но Марусе мы все помогаем, и стирать, и убирать. Так что вы над ней не мудруйте.

После этого Шурка еще пуще на Марусю взъелась. Обедать садятся, она – в крик:

– Это что за еда такая? Ты кому варила? Хозяину или свиньям?

Рая недолго терпела такое. И однажды, когда отец на два дня уехал в командировку в Краматорск за лесом, они с Галькой собрали все Шуркины вещи: одеяла, банты, постельное белье, одежду. Соседи знали, что Маруська плакала, и тоже возмущались: ведь эта девчонка вывезла такую ораву, и в доме всегда было чисто. Рая с Галькой попросили соседей:

– Если Гаврилова приедет, скажите, чтоб она своего Ивана не отпускала, потому что надо ей вещи погрузить.

Соседи согласились помочь. И когда та приехала на фаэтоне с персональным кучером, соседки сказали:

– Рая просила вас не отсылать Ивана.

Шурка же решила, что Рая хочет куда-то доехать:

– Обойдется, не барыня – добежит до трамвая.

Тогда Свидлерша взяла ее за руку:

– Нет, вам придется погрузить свои вещи. Девочки их собрали. И они не хотят, чтобы вы с ними дальше жили.

В общем, когда через два дня вернулся отец, то сразу почуял неладное, увидев незастланные постели. Спросил Марусю, что случилось. Она говорит:

– Не знаю, то ж Рая с Фенькой что-то торбувались. Зараз Фенька на занятиях, и Рая в институте.

Тогда он позвонил Гавриловой на работу.

– Спасибо тебе, Соломон Борисович, твои детки меня вышвырнули из хаты, – прояснила она ситуацию.

– Шура, давай встретимся, и ты мне все расскажешь, – предложил отец.

– Видеть тебя не хочу, и чтоб ноги твоей у меня не было, – категорически отказалась оскорбленная женщина.

Я находилась дома, все слышала и увидела, как у отца глаза кровью налились. Он стал таким злым и так прикрикнул на нас с Борькой, что только нас и видели. Вскоре на обед пришла Рая. Я ее предупредила:

– Рая, лучше не заходь. Он там як зверюка.

И пересказала ей все, что слышала.

– Иди скажи Марусе, пусть разогреет суп и поставит на стол, я приду, быстро похлебаю и уйду, – решила Рая. Она сидела и ела, когда на кухню зашел отец и гневно спросил:

– Вы что тут взялись командовать?

– Папа, можешь говорить что хочешь, но Маруську мы в обиду не дадим. Она член нашей семьи. Девочка в шестнадцать лет вывезла нашу семью из грязи, из нищеты. И за это твоя мадам смеет ее тыкать в пыль? Может, и не вытерта где-то пыль. Ну и что? Я на занятиях, Фенька на занятиях, а от Розки чего ты хочешь?

Рая спокойно выслушала обвинения разъяренного отца и ушла. Следом пришла Галька, папина любимица. Он гордился, что дочь пианистка. Ей, однако, тоже досталось:

– Бесстыжая! Я тебе рояль купил – твой профессор сказал: звуки не такие. Я купил пианино, мы голодали. А ты, такая стервоза…

Галя выслушала отца молча. О Шурке в семье больше не вспоминали. Отец ее не звал, да она и не пошла бы – ведь девчата ее при соседях выгоняли. Стыдно было. Тем более что некоторые из соседей в ее клинике работали.

Четвертую жену отец привез из Киева за год до начала войны. Красивая, холеная Берта-модистка была подругой хозяйки квартиры, где он останавливался, приехав в Киев. Там они и познакомились. Не влюбиться в Берту было невозможно. Вернувшись домой, отец рассказал нам о своей новой жене. Выслушав, Рая решила:

– Папа, цыплят по осени считают. Посмотрим.

Однако на сей раз новая мачеха нам понравилась. Не только красивая, но и спокойная, доброжелательная, Берта Абрамовна по приезду сразу взялась за хозяйство. Утром приготовила из манки какие-то необыкновенные котлетки. Она вообще хорошо готовила. Отцу велела купить белой ткани, из которой настрочила простыней и наволочек. Мне сшила голубое шелковое платье с воланчиками. Увидев меня в нем, подружки ахнули:

– Роза, ты как артистка!

А красивый парень в сквере предложил проводить меня до дома и подарил букет белых роз.

Покорила новая жена отца и соседей по дому. Вначале соседки у плиты во дворе дома осуждающе перешептывались: какую молодую жену привез Соломон. Тогда Берта вынесла им свой паспорт:

– Женщины, посмотрите мой паспорт и не говорите, что я молодуха. Я чуть-чуть младше его.

Ей действительно тогда было уже под пятьдесят.

А я в сентябре 1940 года получила свой первый паспорт. В паспортном столе белобрысый паренек в милицейской форме, посмотрев мое свидетельство о рождении, предложил взять фамилию матери – Полякова. Но я отказалась:

– Нет, отец заругает.

Потом возник вопрос с именем. Дело в том, что у меня, как и у всех детей нашей семьи, в метрике было записано еврейское имя, которое дал раввин в синагоге, – Хая-Рейзл. Паренек не стал ничего переспрашивать, куда-то вышел, а вернувшись, сказал мне: