Роза Эпштейн - Книга Розы

Девка та с места заверещала:

– Я не говорила слово «нравственность»!

– Не говорила, потому что ты его не знаешь. Если б ты это слово знала, ты бы перед нами не красовалась так – застеснялась. Не я тебя, а ты меня должна стесняться.

Девки меня тянут за хлястик:

– Хватит, а то посадят.

А я была так горда, что ее осадила. Надо же – она при штабе кем-то работала. Тому даст – сапожки получила, другому даст – форму получила.

Так что спасибо Кагановичу, что в том тяжелейшем 1943 году нашли возможность нам форму новую выдать. Звонят со склада, говорят: приходите и подбирайте по размеру. Мы были в эйфории. Девчонки юбку пошире выбирали, чтоб складки заложить. Я шить никогда не умела. Взяла что дали. Но мне соседка квартирной хозяйки помогла. И складки на юбке сделала, и китель подогнала.

В конце 1944 года перевели меня на станцию «Харьков-Сортировочный» диспетчером воинских перевозок. Первое время у Груни жила. В одиннадцатиметровой комнате ютились сестра с мужем и дочкой и я. Понимая, насколько стесняю я семью Груни и сочувствуя их бедственному положению, помогала, чем могла, отдавала и половину своей зарплаты. В это время в Харьков направили Зиновия, того самого Зямку, что жил в нашей семье, пока учился в школе, и тоже носил фамилию Эпштейн. Направили его главным инженером на танковоремонтный завод, где работал Володя, Грунин муж. А завод этот, как и танкостроительный, обслуживала наша станция. И вот этот Зиновий однажды приходит к нашему начальнику отделения просить под погрузку танков 60-тонные платформы.

Начальник отделения полковник Колесников вызывает меня. А кузен мой у него в кабинете сидел вполоборота к двери. Колесников спрашивает:

– Можем мы дать эти платформы?

– Выбили только две, – отвечаю.

А через «Харьков-Сортировочный» шли регулировочные составы под погрузку угля на Донбасс и руды – на Кривой Рог. Но мы не имели права взять оттуда 60-тонную платформу. И вдруг Колесникова озаряет: он разговаривает с Эпштейном Зиновием Соломоновичем, а диспетчер – Эпштейн Роза Соломоновна. Не родственники ли? И спрашивает Зиновия:

– А вы не знакомы?

Тот посмотрел на меня:

– Нет, не знакомы.

А я его узнала. Он походил на моего отца.

– А мне кажется, родственники, – говорю. – Я дочь Соломона Борисовича Эпштейна.

– Ты Феня? – удивился Зиновий.

– Нет, я Роза.

– Роза была маленькой девочкой.

– Была, – улыбнулась я, вспомнив анекдот: «“Гапка, чего ж ты говорила, что ты девка? А ты не девка!” – спрашивает парень девку после первой ночи. “Да ты что? – удивляется Гапка. – А была! Ей богу, была!”»

Колесников снова пытает:

– Так родственники или нет?

– Это мой двоюродный брат, – утверждаю я. – Вы же в Москве учились в танковой академии?

– Правда, было.

Это «была» и «было» Колесникова рассмешили.

– Давайте по-родственному разберитесь, Роза Соломоновна, – решает он.

– Какие тут родственные связи, товарищ полковник, когда я с регулировки ничего не могу взять? А порожних шестидесятитонников нет.

– Разберись, найдешь для родственника!

– У мене такой родни богато. Дэ ж тильки усим возьмешь? Немае вагонов!

Выхожу из кабинета, а Зямка за мной:

– Роз, а ты как тут оказалась?

– Да так же, как и ты.

– Ну, меня после фронта главным инженером сюда направили.

– А знаешь, кто на этом заводе работает и здесь живет? Груня.

– Да ты что? – удивляется Зиновий.

А Груня приходилась двоюродной сестрой и ему, и Маньке, его жене. Я рассказала кузену про то, как сестра пережила оккупацию, как они голодают. Володьку приняли в чернорабочие, хоть он и инженер-электрик с высшим образованием, Груньку отправили в бухгалтерию в какой-то цех. Я езжу в Лозовую, где служила, когда выпадают два выходных, за картошкой. Привезу ей два ведра, и это все, что могу. Хлеба у меня пайка 800 граммов. Только самой хватает, если еще Светочке кусочек дам.

– Зиновий, если можешь, помоги им, – прошу.

Он достает из кармана 300 рублей трешками:

– Дай ей на первый случай. А я попробую что-нибудь сделать с пайками. Я ж паек получаю. А Маня отправляет половину своего пайка сестрам. Они из эвакуации в Москву вернулись и тоже голодают.

– Будешь Груньке помогать – будешь с вагонами, – предлагаю. – Зяма, я в отчаянии. Как помочь Груне?

– Что-нибудь придумаем. Я Марии сегодня же скажу, – пообещал Зиновий.

Короче, две платформы я еще ему достала. Две у меня было. То есть четыре платформы с автосцепкой под четыре танка подала.

Через какое-то время Зиновий мне позвонил:

– Роза, тебя ждет Мария. Ты как завтра работаешь?

– В ночь.

– Тогда днем к ней сможешь зайти? Пиши адрес.

У него в Харькове была роскошная трехкомнатная квартира. Когда я собралась идти, Грунька сказала, что ничем он не поможет:

– Он же знал, что я тут живу. Ему говорили.

Я предложила вдвоем пойти к Маньке. Но Груня отказалась. Прихожу в роскошную крупногабаритную квартиру. Манька сразу начинает жаловаться:

– Как я замучилась тереть и мыть эти стены, полы, потолки. Я все сама убираю. Сейчас люди хоть и голодают, а домработницу не найти. Да и опасно, если узнают – Зяма партбилет может положить. Роз, а ты мне поможешь? Окна помоешь?

А я ей про бедственное положение Груни рассказываю и плачу.

– Что ты так расстраиваешься? Поможем, – обещает Маня.

– Маня, я завтра с ночи приду и помогу тебе окна помыть, – воодушевляюсь я.

Когда утром пришла, у нее все было наготове: ведра, тряпки, газеты.

А окна высоко – на табуретку надо вставать. Но Маня принесла от соседки лестницу. Я два окна вымыла до блеска. И когда мыла, увидела за одной дверью целые штабеля банок тушенки, а за другой – брикеты каши. Меня с утра Маня покормила завтраком – фасолью с томатом. А обедать, пообещала, будем днем. Убедившись, что никто не видит, я взяла одну литровую банку тушенки и выбросила в окно. Внимательно посмотрела, куда она закатилась. Обеда не дождалась. А перед уходом напомнила Маньке:

– Ты там обещала что-то Груне дать.

Она дает мне две двухсотграммовые баночки свиной американской тушенки.

– Мария, не заставляй меня воровать. Не пожалей еще каши! – набралась я наглости.

– Ну, возьми там за дверью пару брикетов.

Я штук шесть взяла и добавила еще две банки тушенки. Все в газеты завернула. А как вышла, сразу под окна кинулась, искать большую банку. Все облазила – не нашла. Хотя окно, в которое кидала, пометила снаружи красной тряпкой.

Теперь понимаю: никогда нельзя лукавить с Богом, нельзя воровать. Груньке об этом решила не рассказывать, чтобы не расстраивать. Сестра радовалась:

– Какое же это богатство! Я на супы растяну надолго. Вон сколько сала в банках!

– Володя придет со смены, свари ему с салом картошки.