Роза Эпштейн - Книга Розы

Добрались мы наконец до этой Дарьевки. Нам сразу выделили первый этаж школы и овчарню. Бабы там известкой стены побелили, успокоили нас:

– Блох немае, девчата, от блох мы полынь постелили. Вы тоже, как увидите полынь, рвите и – сюда.

Разместили мужчин в школе, а нас – в овчарне. Пять часов утра, мы еще спим, а к нам в окно уже заглядывают.

– Эй, лядащи, молочка попейте! – Это колхозница уже подоила корову и принесла нам ведро молока.

Парное молоко теплое, сытное. Кружку выпьешь – вот тебе и завтрак. И опять бы – в дремоту. А тетка не унимается:

– Лядащи, вы бы, пока не жарко, пошли на прополку. Наши бабы уже полют.

– Девчата, а и правда, пока не жарко, пойдем, прополем. А потом вернемся, поспим тут, – предложила я. Так и стали делать. По утреннему холодку поработаем, в самое пекло в тенечек спрячемся, а вечером – опять на поле, пока не стемнеет. С утра самое время раздеться да позагорать. А в чем? О купальниках мы и не мечтали. Трусы у всех стираные-перестираные, латаные-перелатаные. О бюстгальтерах и речи не могло быть – откуда? Поэтому раздевались на поле на счет «три» все дружно догола. Сбросим с себя все, наполощемся в воде, под солнышком просохнем. На поле одни женщины работали.

А наших мужчин колхозные бабы сразу под опеку взяли – своих-то в колхозе почти не осталось. Вот они их и варениками с творогом кормят, и сметаной, и курицу зарежут. Мужики наши стали справными, гладкими. А что б мы их женам не заложили, они и нас подкармливали. Приходит к нам председатель колхоза и спрашивает:

– Кто у вас тут старший?

– А вон Роза. Она за всех тут, – указывают на меня.

Он – ко мне:

– Ты старшая? Мне нужен строитель – на току крышу покрыть камышом.

– Борис Иванович, иди сюда, – зову одного из наших. – Будешь старшим у строителей в распоряжение председателя колхоза.

– А сколько трудодней запишут? – интересуется Борис Иванович.

– Это ты с ним сам договаривайся.

Он – к председателю. Тот пообещал два трудодня.

– За два трудодня я буду ходить с бабами, их щекотать и смеяться, – отказывается Борис Иванович. – Роз, он что, дураков ищет – по такой жаре маты из камыша плести, наверх поднимать их, укладывать, да еще стропила делать?!

– Борис Иванович, я в этом ничего не понимаю. Ты будешь старшим, вот и договаривайся. Но совесть тоже имейте – баб они будут щекотать!

– Четыре трудодня запишут – тогда пойдем, – постановляет строитель.

Подхожу я к председателю:

– Что ж ты, голова? У тебя рабочая сила бесплатная.

– Яка ж бесплатна? Вон – четыре трудодня просит.

– Ну и отдай четыре, – говорю.

Эти трудодни в Харькове на базаре можно было обменять на продукты: муку, крупу, семечки, яйца. Я трудодни свои Володьке отдавала, он шел и менял. Даже мыло раз дали черное хозяйственное. Груня радовалась:

– Я хоть его робу отстирала.

Мужики поэтому за трудодни торговались. А девки – что дадут, тому и рады. Я голове тогда предложила:

– Ты мужикам напиши побольше, а девкам можно и поменьше. Они не очень за трудодни-то бегают.

В конце концов договорились. Начали наши хлопцы сооружать навес на току. Как половину накрыли, так тень образовалась. И девчата полегли в эту тень отдыхать. Как мы загорали в такую жару, я уже рассказала. У мужиков с этим сложнее было. Трусов тогда никто не имел, носили кальсоны. Подвернут, насколько возможно, – срамота одна. Вот им одна девка и предложила:

– Давайте, я вам из маек трусы сделаю. Посередке зашью, наденете – и за трусы сойдет.

Так и сделала. На поток шитье поставила – мужики ей майки, она им – трусы. Все довольны.

И вот как-то веду я волов на водопой и слышу со стороны тока крик, шум, гогот.

Оказывается, дядя Сережа, крупный мужчина, наверху сидел, когда эта середка у самодельных трусов расползлась, и все его хозяйство наружу вывалилось. А девки снизу смотрят и смеются:

– Ой, как не стыдно!

А одна бухгалтерша прямо глаз не отводит и громче всех кудахчет:

– Я в партком пойду, скажу. Как вам не стыдно? Что это творится?

Я подошла и спрашиваю:

– Что случилось?

– Да у дяди Сережи трусы лопнули, – хохочут девчата.

Тогда я бухгалтерше посоветовала:

– Ты, когда в партком пойдешь, не забудь сказать, что глаз от него не отводила. И пусть там решают, правильно это или нет.

Дядя Сережа, как меня увидел, майку спустил, насколько возможно, чтоб срам прикрыть, и говорит:

– Роза, ось бачь. Что ж та сучка, которая шила, так меня опозорила?

– Да нитки, наверное, гнилые.

– А ты хорошо подметила, как та бухгалтерша с меня глаз не спускает?

– Так я смотрю, что она наверх глядит, и думаю, что ж она там увидела?

– Да хрен мой и увидела. Теперь вот и облизывается, что ей он не достался.

Вот уж насмеялись все от души!

Уже много лет спустя моя сестра Галя с мужем побывали в румынском городке Топлица, нашли могилу Раечки и узнали, что похоронили военврача Раису Эпштейн со всеми воинскими почестями и за могилой ухаживают местные жители.

А еще раньше, сразу после войны, я узнала подробности гибели нашей любимой сестренки, разыскав медсестру Лиду, которая вышла замуж за того самого Константина, вытащившего Раю с минного поля. И вот как это произошло.

Лида прислала открытку, написав, что они с мужем живут в Харькове и приглашают меня прийти к ним, познакомиться. Без труда я нашла нужные улицу и дом, осталось найти квартиру под номером 21. Захожу в какой-то подъезд. Лестница длинная вверх ведет. Вижу, на площадке выше этажом возле двери табурет, на нем примус горящий, на примусе – чайник. И тут выходит на площадку мужчина в военном галифе и нижней рубахе. Я спрашиваю у него:

– Скажите, пожалуйста, двадцать первая квартира не здесь?

Мужчина смотрит на меня и вдруг резко бросается за дверь. Табурет отлетает в сторону, чайник с кипятком летит вниз. Я еле успеваю отскочить в сторону. Потом Константин мне признается:

– Роза, поверь мне, я храбрый офицер. Но когда я увидел, что в подъезд входит Рая и ее голосом спрашивает, мурашки пробежали по телу – я вздрогнул.

Костя действительно был храбрым офицером, награжден орденом Красной Звезды и орденами Отечественной войны первой и второй степеней. Когда он пришел в себя, то снова выглянул на площадку и понял, кто перед ним в шинели. Потом предупредил меня:

– Лида беременна, ей волноваться нельзя. Так что я сначала скажу, а потом ты зайдешь.

В шинеле сестры и своей синей беретке со звездочкой я вхожу в комнату:

– Здравствуйте!

Лида смотрит на меня и охает:

– Господи! Бывает же такое! Вы же не можете быть двойняшками?!

– Я могу быть только родной сестрой Раи Эпштейн, – отвечаю.

– Она мне говорила, что вы похожи. Но что настолько…