Вальтер Беньямин - Московский дневник

Оно является – выражая это одним словом – той единственной призмой, которая разлагает для современного человека его непосредственное окружение… на составляющие. […] Превосходство русского революционного кино, как и превосходство американского гротескного кино, основано на том, что оба, каждое по-своему, выбрали в качестве основы некоторую тенденцию, которой последовательно придерживаются… внутренняя связь кино со средой, которая и составляет ее подлинный предмет, не совместима с прославлением буржуа.

Пролетариат – вот герой этих пространств, герой, за чьими приключениями с замиранием сердца следит буржуа, которому приходится наслаждаться “прекрасным» даже там – именно там, – где кроется гибель его класса. Но пролетариат – понятие собирательное, коллективное, как и пространства, о которых идет речь, – пространства коллектива. И лишь здесь, на материале коллектива, кино может завершить свою призматическую деятельность, начатую им при освоении среды. Влияние “Потемкина” было именно потому эпохальным, что он впервые сделал это очевидным. В нем движение масс впервые приобрело полностью архитектонический и вместе с тем вовсе не монументальный (в духе киностудии УФА) характер… Ни одно другое средство не могло передать это движение коллектива, более того, ни одно другое средство не могло передать столь прекрасные черты даже в его движении, выражающем ужас, панику» (GS II.2,752–754). Нетрудно заметить, что уже здесь Беньямин формулирует принципы, получившие развитие в его поздней работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (БИЭ, с. 15–65).

138 Собачья площадка, уничтожена в ходе реконструкции и строительства Нового Арбата.

139 Бытовой музей 40-х гг. был основан также по инициативе Н.Д. Бартрама.

140 Фильм Фрица Ланга (1890–1976) «Метрополис» (1926) – одно из наиболее ярких проявлений экспрессионизма в кино.

141 Музыка к балету «Сильфида» (1832) написана французским композитором Ж. Шнейцгоффером (1785–1852).

142 Троице-Сергиева лавра.

143 Постановка «Ревизора» в Большом театре была ответом представителей традиционного театра Мейерхольду. В ней участвовали актеры разных театров: упомянутый Беньямином M.A. Чехов (МХАТ 2-й), А.А. Яблочкина(Малый театр), С.Л. Кузнецов (Малый театр) и др. Зал для постановки был явно выбран для достижения наибольшего общественного резонанса.

Дорогой господин Кракауэр! [3]

Я мог бы привести кое-какое оправдание своего долгого молчания. Лучшим будет то, что Ваше последнее письмо ко мне заканчивается словами: «Для кого писать? Знаете ли Вы ответ?» Над таким вопросом действительно можно промучиться целых два месяца и не прийти ни к какому результату. Если же по правде, то я боролся здесь несколько недель с внешним морозом и внутренним огнем – надеюсь, не напрасно. Ноу меня почти не остается сил для текущей работы, которую я должен закончить. Близится мое возвращение. Пожалуйста, пишите мне на мой адрес в Груневальде. Отсюда я все равно не смогу дать подробных вестей, поскольку мне надо до последнего момента наблюдать и размышлять, чтобы потом написать сколько-нибудь вразумительный итог моей поездки – который никак не может претендовать на большее, чем беглая картинка Москвы. Правда, смотреть на этот город можно без конца. Говорили ли Вы с Ротом? Он должен дать Вам для меня статьи, и я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы могли послать их мне в Груневальд. В надежде обнаружить в моей домашней почте и Ваши последние работы («Орнамент массы») и др., с сердечным приветом

Ваш Вальтер Беньямин

Д-р. В. Беньямин

Москва

Гост. «Тироль»

Садовая Триумфальная

Вашу рецензию на Кафку я пока отложу, чтобы прочесть ее после того, как познакомлюсь с романом «Замок».

Быстрее, чем саму Москву, учишься в Москве видеть Берлин. Для того, кто возвращается домой из России, город выглядит словно свежевымытый. Нет ни грязи, ни снега. Улицы в действительности кажутся ему безнадежно чистыми и выметенными, словно на рисунках Гроса. И жизненная правда его типажей становится также очевидной. С образом города и людей дело обстоит не иначе, чем с образом состояния духа: новый взгляд на них оказывается самым несомненным результатом визита в Россию. Как бы ни были малы знания об этой стране – теперь ты умеешь наблюдать и оценивать Европу с осознанным знанием того, что происходит в России. Это первое, что получает наблюдательный европеец в России. С другой стороны, именно поэтому путешествие оказывается такой четкой проверкой для тех, кто его совершает. Каждый оказывается вынужденным занять свою позицию. Правда, по сути, единственная порука правильного понимания – занять позицию еще до приезда. Увидеть что-либо именно в России может только тот, кто определился. В поворотный момент исторических событий, если не определяемый, то означенный фактом «Советская Россия», совершенно невозможно обсуждать, какая действительность лучше или же чья воля направлена в лучшую сторону. Речь может быть только о том, какая действительность внутренне конвергентна правде? Какая правда внутренне готова сойтись с действительностью? Только тот, кто даст на это ясный ответ, «объективен». Не по отношению к своим современникам (не в этом дело), а по отношению к событиям (это решающий момент). Постигнуть конкретное может лишь тот, кто в решении заключил с миром диалектический мирный договор. Однако тот, кто хочет решиться, «опираясь на факты», поддержки у фактов не найдет. Возвращаясь домой, обнаруживаешь прежде всего вот что: Берлин – пустынный для людей город. Люди и группы людей, двигающиеся по его улицам, окружены одиночеством. Несказанной кажется берлинская роскошь. А она начинается уже на асфальте. Потому что ширина тротуаров поистине царская. Они превращают последнего замухрышку в гранда, прогуливающегося по террасе своего дворца. Величественным одиночеством, величественной пустынностью наполнены берлинские улицы. Не только на западе. В Москве есть два-три места, где можно продвигаться без той тактики протискивания и лавирования, которую приходится осваивать в первую неделю (вместе с техникой хождения по льду). Когда входишь в Столешников, можно вздохнуть: здесь можно спокойно останавливаться перед витринами и идти своей дорогой, не включаясь в лавирование, к которому приучил большинство узкий тротуар. Однако насколько наполнена эта узкая, запруженная не только людьми полоска и насколько вымершим и пустым оказывается Берлин! В Москве товар везде выпирает из домов, висит на заборах, прислоняется к решетчатым оградам, лежит на мостовых. Через каждые пятьдесят метров стоят женщины с сигаретами, женщины с фруктами, женщины со сладостями. Рядом корзинка с товаром, иногда на маленьких санках. Пестрый шерстяной платок защищает яблоки или апельсины от холода, две штуки – как образец – лежат сверху. Тут же сахарные фигурки, орехи, конфеты. Выглядит так, будто бабушка собрала в доме все, чем можно порадовать внуков. И вот остановилась по пути, чтобы передохнуть. Берлинским улицам не знакомы такие торговые точки с санками, мешками, тележками и корзинами. В сравнении с московскими они выглядят словно только что подметенная пустая гоночная трасса, по которой безрадостно мчится группа участников шестидневной гонки.