Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

На восточном берегу вытянутого с севера-востока на юго-запад Гусиного озера находился крупнейший дацан Забайкалья – Тамчинский, резиденция Пандито-хамбо-ламы. Здесь укрепились два стрелковых батальона 232-го полка с четырьмя орудиями. Приказав обозу и подводам с ранеными открыто двигаться по дороге прямо к дацану, чтобы отвлечь на них артиллерийский огонь, Унгерн неожиданно бросил вперед скрытые за холмами сотни. Их поддержали пушки капитана Оганезова; от обстрела вспыхнули деревянные строения. Пока осажденные, укрывшись за монастырскими оградами, отбивали пешую атаку с одной стороны, конница ворвалась в дацан с другой. Красные упорно оборонялись; артиллеристы вели огонь до последней возможности и были изрублены возле орудий. Завязался рукопашный бой среди охваченных пожаром бревенчатых домиков, юрт и храмов. Центральная площадь монастыря перед каменным Цогчином покрылась телами красноармейцев со страшными ранами от шашечных ударов. Остальные, прижатые к озеру, начали сдаваться; кое-кто попытался вброд уйти по мелководью на другой берег залива, но это мало кому удалось. Некоторые пустились вплавь, над водой виднелись только их головы, и казаки, целясь в них, говорили, что стреляют “по арбузам”.

Комиссары и военспецы смерть предпочли плену, самоубийство – пыткам с неминуемым концом. Один застрелился, войдя по горло в озеро, чтобы не надругались над трупом; другой – когда не сумел поднять в атаку залегшую под пулями цепь. Ничего подобного Унгерн раньше не видел. “Отстреливаются до последнего, а потом стреляют в себя”, – в плену ответил он на вопрос, как, по его мнению, показал себя в боях “комсостав” красных, и назвал это поведение “шикарным”. Так записано в протоколе, хотя само слово кажется неуместным, подходящим для какой-то другой войны, на которой рыцарственные офицеры стреляются, дабы не унизить себя сдачей оружия столь же щепетильному противнику, а не для того, чтобы избежать четвертования или поджаривания на костре.

В дацане захвачено 400 пленных. Из них около сотни (по другим сведениям, 20–30), “по глазам и лицам” определив якобы добровольцев, Унгерн велел расстрелять, а раненную в ногу сестру милосердия, которая “вела себя вызывающе”, – зарубить. Прочих отпустил как вестников его милосердия к сложившим оружие.

Найденные в штабе советские деньги сожгли, а большую партию новых трофейных карабинов и 12 пулеметов закопали на будущее, пометив это место на карте. Погибших при штурме 30 “казаков” (видимо, бурят и всадников Татарского полка), двух японцев и сто с лишним монголов и китайцев похоронили в одной общей могиле, а четырех офицеров – в другой, с воинскими почестями. Над ними поставили крест, сверху засыпав его землей, чтобы, как поясняет Гижицкий, “большевики не уничтожили этого ненавистного им знака”.

На следующий день дивизия достигла поселка Загустай у северной оконечности Гусиного озера. До Верхнеудинска, где уже объявлено осадное положение и началась эвакуация советских учреждений, остается 80 верст – два-три перехода. Чуть большее расстояние – до станции Мысовая на Байкале. Весной, когда разрабатывался план совместного с Семеновым вторжения в Советскую Россию, Мысовая считалась важнейшей целью; Резухин должен был захватить ее и взорвать железнодорожные тоннели, тем самым отрезав Забайкалье от Сибири, но теперь это не имеет смысла. Народного восстания не предвидится, а из рассказов пленных и местных жителей Унгерну становится окончательно ясно, что поблизости нет ни Семенова, ни японцев. Впервые, по его признанию, сделанному в плену и зафиксированному в протоколе допроса, он “пал духом”.

Красные опомнились и обкладывают Азиатскую дивизию со всех сторон. По пятам за ней идет неутомимый и отчаянный Щетинкин со своими конными партизанами, из Монголии подходит Кубанская кавалерийская дивизия в тысячу сабель. С севера движутся шесть пехотных полков, отряд особого назначения, и еще новые части перебрасываются по железной дороге из Иркутска. Среди унгерновцев ползут панические слухи, будто командование 5-й армии стянуло сюда 60-тысячную группировку с мощной артиллерией, броневиками и аэропланами, что переправы через Селенгу прикрыты флотилией канонерских лодок. Все это – сильное преувеличение, хотя общая численность противостоящих Унгерну войск достигает 15 тысяч. Соотношение сил примерно такое же, как при штурме Урги, но противник далеко не тот.

Опаснее всего были кубанцы. С их прибытием менялся расклад сил, конница Унгерна уже не могла использовать преимущество в скорости и свободно маневрировать между скованными в своих действиях пехотными частями, громя их по одиночке. Получив от Резухина эти новости, Унгерн после суточного раздумья отказывается от дальнейшего наступления и по западному берегу Гусиного озера направляется обратно на юг. По рассказу Рябухина, решение было принято не без тайного вмешательства группы офицеров, обеспокоенных перспективой угодить в западню при прорыве к Мысовой. Они вступили в сговор с любимым вестовым барона, бурятом Цаганжаповым, и тот поведал ему, что найденные в Гусиноозерском дацане священные книги сулят беду в случае продвижения к Байкалу. Едва ли, впрочем, Унгерн сам не понимал гибельность этого плана в сложившейся обстановке; возможно, апелляция к “священным книгам” понадобилась ему, чтобы “сохранить лицо” перед монгольскими союзниками. С той же целью, сообщает Князев, он довел до сведения своих русских соратников, что диверсии на железной дороге проводиться не будут, поскольку она скоро “потребуется для наступающих на Иркутск войск атамана Семенова”. Вряд ли этому кто-то поверил; после поворота на юг все поняли, что, несмотря на победы, поход окончился провалом.

Отступая, озлобленные бароновцы не только реквизируют скот, но начинают грабить станицы и деревни, где их никто не поддержал. Все маски сброшены, громкие лозунги забыты. Коней пускают пастись на посевы; то, что нельзя увезти с собой, уничтожают или сжигают, вызывая ответную ненависть. Возле Цэженской станицы какой-то храбрец-бурят, оставшийся безымянным, предпринял самоубийственную попытку покончить с самим Унгерном, чтобы вырвать корень зла. Он разрубил саблей челюсть некоему “добровольцу Бергу”, приняв его за барона, и был сожжен заживо.

Слишком быстро Унгерн двигаться не может – мешают обоз, пушки и, главное, скот, без которого его всадникам станет нечего есть. Щетинкин пытается опередить барона, чтобы закрыть ему выход из долины Джиды по пади речки Темник. Туда же и с теми же намерениями устремляются кавалеристы Кубанской дивизии. Возможно, им удалось бы достичь цели, но азарт погони и накал страстей был так велик, что, столкнувшись по дороге, Щетинкин и кубанцы принимают друг друга за казаков Унгерна, завязывают бой и ведут его в течение трех с лишним часов.