Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

Впоследствии Семенов уверял, что пытался спасти адмирала, для чего двинул на запад лучшие свои части. Действительно, под прикрытием четырех бронепоездов эшелоны с Монголо-бурятским конным полком и двумя Маньчжурскими стрелковыми полками под общей командой генерала Скипетрова в новогоднюю ночь дошли до Иркутска, где еще продолжались столкновения между отрядами эсеровского Политцентра и сторонниками Колчака. Атамановцы должны были поддержать последних, но степная конница на улицах так и не появилась, во всяком случае никто ее там не видел, а пехоты было не более четырехсот бойцов. Утром 1 января 1920 года они выгрузились из вагонов и втянулись в уличную перестрелку, бронепоезда тем временем едва ли не наугад выпустили по городу несколько снарядов. По утверждению Семенова, избегавшего называть численность своего “экспедиционного корпуса”, все шло по плану, пока не вмешались чехи с требованием немедленно отвести войска на станцию Байкал. Скипетров якобы вынужден был подчиниться, хотя наступление развивалось успешно.

На самом деле экспедиция закончилась постыдным провалом. Атаманская гвардия, развращенная привилегиями и полутора годами сытого безделья, показала себя абсолютно не способной вести сколько-нибудь серьезные боевые операции. Не то что регулярные части Красной Армии, но и наспех сколоченные, плохо вооруженные, не имевшие единого командования рабочие дружины и вышедшие из тайги партизанские группы оказались для семеновцев неодолимой преградой. Убедившись, что взять Иркутск не удастся, Семенов по телеграфу приказал Скипетрову отводить эшелоны обратно на восток и по мере отступления взрывать за собой кругобайкальские тоннели. Этих тоннелей – около двухсот. Разрушение даже небольшой их части остановило бы продвижение чехов к Владивостоку и превратило Забайкалье в неприступную крепость, но приказ атамана не был исполнен. О нем узнал Сыровый, и отборные семеновские полки без малейшего сопротивления позволили чехам разоружить себя.

Вину за гибель Колчака возлагали на Сырового и Жанена, военного представителя Франции при Колчаке; в Чите группа офицеров ухитрилась под расписку вручить чешскому генералу тридцать серебряных двугривенных – гонорар Иуды. По словам современника, вызовы на дуэль сыпались на него, “как осенние листья”.

Тогда же, если верить служившему в Азиатской дивизии капитану Шайдицкому, Унгерн вызвал его к себе и, предупредив, что завтра через Даурию пройдет поезд Жанена, приказал разместить две спешенные сотни вдоль железнодорожного полотна, а еще одну “держать укрыто” в конном строю. Перед прибытием поезда следовало вывинтить гайки из стыков рельс “на крутом повороте пути”, а после крушения “уничтожить поезд и всех, кто в нем”. Однако наутро Унгерн, никогда не отменявший свои приказы, этот приказ отменил. Семенов по телефону “умолил” его не испытывать судьбу [64].

Разными путями в Восточном Забайкалье собралось от 25 до 30 тысяч солдат и офицеров Колчака – все, что осталось от 700-тысячной армии, год назад находившейся в нескольких сотнях верст от Москвы. Семеновцы не слишком приветливо встретили прибывших, те отвечали им открытой враждебностью. Среди каппелевцев было много студенчества, интеллигенции. Почти в полном составе пробились в Читу полки ижевских и воткинских рабочих, которые вплоть до весны 1919 года отказывались признавать трехцветное знамя своим и в бой против красных шли под красным флагом, с пением “Смело, товарищи, в ногу”. Для семеновских офицеров все эти люди были если не большевиками, то с сильным “демократическим душком”, а каппелевцы видели в них просто бандитов, чья тупая жестокость заставляла крестьян целыми селами уходить “в сопки”. Они не могли простить атаману, что тот интриговал против Колчака и не послал на фронт ни одного солдата, когда сибирские армии истекали кровью на Урале и под Тобольском. Местные жители усиливали эту неприязнь рассказами о кровавых карательных экспедициях, о всеобщем воровстве, о зверствах Унгерна и Тирбаха [65].

Петр Савинцев, редактор дивизионной газеты “Уфимец”, вспоминал, как при выпуске ее первого номера командир 8-го Камского полка Воробьев предостерег его: “Ну, если вы будете лизать ж… атаману, лучше на глаза не показывайтесь, изобьем!” Перспектива оказалась вполне реальной. Савинцева вызвал к себе генерал Бангерский, старавшийся “ладить с Семеновым”, достал из стола “солидную книгу” по истории Забайкальского казачьего войска и предложил печатать в газете отрывки из нее. “Я думаю, – сказал он, – в наших частях с удовольствием будут читать эту историю”. – “А я, ваше превосходительство, думаю, – возразил Савинцев, – что за такой материал меня в моем полку просто бить будут”.

Возмущало всесилие японцев, а при этом – холуйский тон читинских газет, умиленно писавших, что в Чите мало осталось детей, не имеющих японских игрушек. Раздражала небоеспособность семеновских частей при их прекрасной амуниции. Воюя исключительно с мужиками, делавшими пушки из водопроводных труб, они летом щеголяли в галунных погонах при полевой форме, зимой носили валенки, полушубки, меховые шапки, а ижевцы и воткинцы, пройдя с боями от Камы до Байкала, зябли в ветхих шинелях, в гимнастерках из мешковины. Как записал в дневнике тот же Савинцев, свою речь перед Уфимской дивизией Семенов “начал с высоких материй, а кончил теплыми штанами, которые обещал выдать”. Высокое жалованье семеновских солдат вызывало зависть, зато применяемые к ним телесные наказания – презрение [66]. У каппелевцев такого не водилось.

В свою очередь атамановцы были недовольны тем, что все офицеры, участники Ледяного похода, получили повышение сразу на два чина. Заслужить таким образом генеральские погоны было нельзя, но количество новоиспеченных полковников перешло все разумные пределы. Время от времени раздавались одинокие голоса, призывавшие проявить мудрость и самим понизить себя в звании хотя бы на один чин, но редкие альтруисты следовали этим призывам. Шайдицкий, ездивший из Даурии в Читу, рассказывал, что у него там “рука болела от отдания чести”.

В Забайкалье была создана Дальневосточная русская армия – филиал Русской армии Врангеля. Два из трех ее корпусов составили каппелевцы, третий – семеновцы. Командующим стал Войцеховский, а главнокомандование Семенов оставил за собой. Собственно атамановские части, не считая Азиатской дивизии, к тому времени или разбежались, или перешли к красным, как пресловутая Иудейская рота, или настолько были деморализованы, что боялись выходить из казарм, тем не менее Семенов отказывался заявить о своем подчинении Врангелю, на чем настаивали каппелевцы. Войцеховский, искавший пути к национальному примирению и для начала безуспешно пытавшийся объявить амнистию партизанам, скоро слагает с себя командование, когда получают огласку его переговоры с правительством ДВР, и отбывает во Францию. Командующим становится Николай Лохвицкий, родной брат писательниц Миры Лохвицкой и Надежды Тэффи. Он ставит перед собой задачу подчинить Азиатскую дивизию штабу армии и сместить Унгерна как наиболее одиозную фигуру режима.