Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

Собственно Да-Хурэ лежал за овражистым руслом впадающей в Толу речки Сельбы. В нем и вокруг него была сосредоточена большая часть монгольского населения Урги. Ламы жили в юртах, обнесенных оградками из жердей, но многие князья выстроили себе деревянные или глинобитные “бейшины”. Каждый из 26 хошунов Халхи имел тут свое представительство с чиновником и писарем-бичакчи. Над массивом юрт и двориков царили два ориентира – полукруглый, обитый листовой медью, купол храма Майдарисум [79]и золоченая крыша Шара-Ордо, Желтого или Златоверхого дворца Богдо-гэгена. Другой его дворец, который русские называли Зимним, а монголы – Зеленым, изолированно стоял на берегу Толы.

В центре Да-Хурэ простиралась огромная, пустынная, но в праздники заполняемая тысячами паломников площадь Поклонений. Перед ней стояли трехарочные въездные ворота с изящными черепичными кровлями – дар последнего, как оказалось, китайского императора последнему, как скоро выяснится, ургинскому хутухте.

Не считая мелких кумирен, на площадь Поклонений так или иначе выходили все основные святыни столицы: пережившая три столетия и считавшаяся священной гигантская юрта Абатай-хана, который первым из князей Халхи принял буддизм; Майдари-сум и тантрийский Тэгчин-Калбын-сум, личный храм Богдо-гэгена, примыкавший к его Златоверхому дворцу. Особняком стоял Цогчин – первый соборный храм Урги, громадный деревянный шатер, вмещавший две с половиной тысячи молящихся. Его своды опирались на 108, по числу титулов Авалокитешвары, колонн из хангайской лиственницы [80].

В южном сегменте площади группировались все государственные учреждения (ямыни). Здесь же располагалась резиденция Чойджин-ламы – родного брата Богдо-гэгена VIII и главного оракула, якобы предсказавшего Семенову его великое будущее; дальше вновь шли китайские кварталы с лавочками, дешевыми харчевнями, цирюльнями, шорными и скорняжными мастерскими. Этот район русские называли “Половинкой”.

“От Половинки, – пишет Першин, – далее на восток дорога поднимается на безотрадное полугорье, голое и каменистое, занимаемое Консульским поселком”. Здесь находился комплекс зданий российского консульства с квартирами служащих и офицеров конвоя, казармами, почтой, типографией, школой монгольских драгоманов и православной церковью. Еще дальше тянулась единственная улица длиной версты в полторы, вдоль нее стояли дворы русских купцов, скотопромышленников, торговцев, ямщиков. В начале этой улицы выделялось самое большое в городе двухэтажное кирпичное здание бельгийской золотопромышленной компании “Монголор”. Накануне Первой мировой войны в нем обосновался дипломатический агент Орлов со своим штатом. Другие иностранные консульства и концессии находились в китайской части столицы. Помимо русского флага, над ней развевались американский, британский, датский (датчане строили телеграфные линии), бельгийский и почему-то греческий.

Русская колония имела выборные органы управления, больницу и коммерческое училище [81]. До революции ее численность определяли приблизительно в пять сотен человек, но потом она стала быстро расти, особенно после разгрома Колчака, когда в Монголию хлынули беженцы из Сибири. К приходу Унгерна в ней насчитывалось около трех тысяч человек. Процент интеллигенции был, наверное, не меньший, чем в Москве и Петербурге.

От Консульского поселка дорога вела к Маймачену. Практически это был отдельный китайский город в трех-четырех верстах от центра Урги. При Цинах здесь проживал пекинский наместник-амбань, покинувший Монголию в 1911 году. Через восемь лет его место занял генерал Сюй Шучжен, а на смену ему пришел Чэнь И. В казармах рядом с Маймаченом размещалась большая часть столичного гарнизона. Солдаты в тогдашнем Китае – это отбросы общества, их старались держать подальше от жилых кварталов.

“В один из вечеров над Ургой зашла туча и разразилась гроза со страшными раскатами грома, – писали томские профессора Боголепов и Соболев, побывавшие здесь в 1912 году. – Фонарей в огромном городе нет, было темно, как ночью, и каждый удар грома сопровождался криком: “А-а-а!” Это монголы выражали свой страх перед грозой. Судя по крику, в Урге великое множество монголов, но никто не знает, сколько в ней жителей”.

Позже со статистикой тут обстояло не лучше, население столицы оценивали в 60, 80 и даже 100 тысяч человек. Труднее всего было назвать число монголов – оно зависело от сезона и дат религиозного календаря. Сотни и тысячи юрт то покрывали склоны окрестных холмов, то исчезали. Островами среди волн этого изменчивого степного моря были монастыри, в них проживали не то 20, не то 30 тысяч послушников и лам. Их оранжевые и бордовые одеяния попадались всюду, но в уличной толпе заметно преобладал синий цвет китайских халатов – китайцы составляли до двух третей постоянных жителей Урги.

Зимой сюда съезжались монгольские князья с домочадцами и свитой, однако живущих здесь круглый год простых монголов было немного. Торговлей они почти не занимались, хотя их ближайшие родичи, буряты, держали в руках весомую долю ургинской коммерции. Среди выходцев из России немало было евреев и татар. Быстро росла японская колония; один из ее членов, как в 1919 году доносил в Омск местный колчаковский агент, открыл первый в Урге публичный дом, чтобы через женщин выведывать секреты русских и китайских клиентов [82]. Время от времени появлялись западноевропейские и американские дипломаты, коммерсанты, инженеры, миссионеры и просто авантюристы вроде беглого датского матроса Франца Ларсена, харизматичного конокрада, любимца Богдо-гэгена и его жены Дондогдулам, которую он учил стрелять из винчестера.

В районе Захадыра и Половинки, на узких улочках, стиснутых заплотами из неошкуренных лиственичных стволов, было многолюдно. В толчее проходили обозы и верблюжьи караваны, проезжали всадники и китайцы-велосипедисты, но не такой уж большой редкостью считался и автомобиль. На Калганском тракте существовали газолиновые пункты для заправки горючим. Работала электростанция на угле из Налайхинских копей, кое-где в домах по вечерам зажигалось электричество. Имелся кинематограф, куда монгольские князья приезжали со всеми домочадцами, как на праздник. Телефонная сеть насчитывала до сотни абонентов.

Русские считали Ургу типично азиатским городом, однако японцы утверждали, что такого города нет больше нигде в Азии. Лестный титул “северной Лхасы” определял суть монгольской столицы не многим точнее, чем сравнение с “северной Венецией” применительно к Санкт-Петербургу. Через свои святыни и обитающего в ней “живого будду” связанная с сакральными силами, но несравненно шире открытая миру, чем Лхаса настоящая, где даже швейные машинки находились под запретом, Урга являла собой уникальное сочетание монастыря и ханской ставки, рынка и богословской академии, Востока и Запада, современности и Средневековья.