Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

Его помощником был поручик Жданов, а лучшим палачом и учеником Сипайло, которому тот передавал секреты мастерства, считался некто Панков, до революции служивший в жандармах. И он, и многие другие добровольцы из комендантской команды были связаны с Центросоюзом – кооперативной организацией, закупавшей в Монголии скот для Советской России. Ее служащих Унгерн считал шпионами и расстреливал на месте, поэтому уцелевшие проявляли особое рвение, чтобы их не заподозрили в симпатиях к большевикам.

Отдельное место во всей этой палаческой иерархии занимал Евгений Бурдуковский – он же “Квазимодо” или “Женя”. Это был забайкальский гуран-полукровка громадного роста и огромной физической силы. Бывший денщик Унгерна, он получил от него чин хорунжего и состоял при нем в роли экзекутора. “Так, наверное, выглядел сказочный Змей Горыныч, – пишет Волков. – Хриплый голос, рябое скуластое лицо, узкие глаза-щели, широкий рот, проглатывающий за раз десяток котлет и четверть водки, монгольская остроконечная желтая шапка с висящими ушами, монгольский халат, косая сажень в плечах и громадный ташур в руке”. При порке им Бурдуковскому хватало пяти ударов, чтобы человек лишился сознания.

Ходили слухи, будто он подкупил популярную в Урге гадалку, полубурятку-полуцыганку, и та предсказала Унгерну, что тот будет жить до тех пор, покуда жив Бурдуковский. Этим он обезопасил себя и от смерти по приказу барона, и от вражеской пули. Всем в дивизии приказано было беречь его как зеницу ока. Перед началом боя Бурдуковского отсылали в обоз, где он спокойно отлеживался до конца сражения.

Об этом Волкову рассказывал полковник Лихачев и божился, что не врет. Точно такую же историю с предсказанием слышал и Оссендовский, только ее героем выступал уже не Бурдуковский, а Сипайло. В конечном счете неважно, кто из них оказался хитрее, поскольку вся история больше напоминает легенду. Ее популярность объяснялась, видимо, тем, что офицерам Азиатской дивизии хотелось разделить Унгерна и служивших ему палачей, от которых он якобы и рад бы избавиться, но не может – они привязали его к себе обманом.

Жене одного из казненных, просившей отдать ей тело мужа, Сипайло ответил: “Хочешь валяться рядом – бери”. Трупы обычно не выдавали родственникам, а вывозили на городскую свалку в пади речки Сельбы. Там оставляли убитых евреев, и туда же пленные китайские солдаты, которых Унгерн отправил очищать улицы от трупов, свозили тела своих товарищей, погибших при штурме столицы. Все они становились добычей черных, лохматых монгольских псов – пожирателей мертвых.

“Можно было, – вспоминал Волков, – видеть разжиревших собак, обгладывающих занесенную ими на улицы руку или ногу казненного”. Наверняка такое в самом деле случалось – тела убитых часто расчленяли. Считалось, что это делается для удобства транспортировки, так удобнее было складывать трупы в мешки и вывозить за город, однако тут заметны не сознаваемые самими палачами, но существующие в глубинах коллективной памяти средневековые представления о том, что разрубленный на куски человек не способен восстать из мертвых даже в день Страшного суда.

Буддийский погребальный обычай превратился в шабаш, чересчур обильное пиршество четвероногих “санитаров Урги” предвещало их скорую гибель в “собачьей Варфоломеевской ночи”, которую через три года устроят монгольские коммунисты, а то и другое вместе знаменовало собой конец старого мирного Их-Хурэ. Унгерн и те, кто победителями пришел ему на смену, сделали этот город иным, не похожим на прежний.

Спустя несколько дней после ухода китайцев Богдо-гэген особым указом возвел офицеров Азиатской дивизии в ранг чиновников по старой цинской системе, в самом Китае давно упраздненной революционерами. В ней, как в петровской “Табели о рангах”, каждый чиновничий разряд соответствовал определенному воинскому чину. Полковники, войсковые старшины, есаулы, капитаны, поручики и хорунжие превратились в туслахчи, дзакиракчи, меренов, дзаланов, дзанги и хундуев. На практике это означало, что дивизия формально переходит на положение “кадра” монгольской армии.

Тогда же последовало инициированное Унгерном обещание Богдо-гэгена выделить в будущем каждому ее бойцу по 40 десятин земли в 50-верстной полосе вдоль русской границы. Рассказавший об этом Князев увидел тут “выражение идеи барона о создании нового казачества взамен уничтоженного революцией”, хотя затея напоминает и эдикты римского сената о наделении земельными участками вышедших на покой ветеранов-легионеров. Однако до воплощения этой идеи в жизнь дело не дошло.

Наконец, Богдо-гэген издал высочайший манифест о награждении Унгерна, Резухина, Джамболона и ряда их монгольских сподвижников [114]. В преамбуле указывалось, что благодаря молитвам автора этого манифеста и “благочестию народа” в Монголии “объявились знаменитые генералы-военачальники, воодушевленные стремлением оказать помощь желтой религии, которые, прибыв, уничтожили коварного врага”, и т. д. За свои “высокие заслуги” Унгерн награждался потомственным высшим княжеским титулом цин-вана “в степени хана” с правом иметь зеленый паланкин, красно-желтую курму, желтые поводья на лошади и трехочковое павлинье перо на шапке. Кроме того, ему присваивалось почетное звание “Дающий развитие государству великий батор, генерал-военачальник” (“джянджин”; от китайского “цзянь цзюнь”).

Резухину достался титул цин-вана с правом на “красновато-желтую” курму, коричневые поводья и трехочковое перо. Он был удостоен звания “Заслуженный (в другом переводе – “одобренный”) батор, генерал-военачальник”. Джамболон стал цин-ваном с теми же знаками отличия, но с более скромным званием: “Искренне старательный (“истинно усердный”) военачальник”. Это свидетельствует о его активном участии в разработке плана операции по освобождению хутухты. Княжеский титул получил и Тубанов как непосредственный исполнитель.

История с награждением имела комический эпилог в виде письма, немного позже полученного Богдо-гэгеном от Семенова. За взятие Урги атаман произвел Унгерна в генерал-лейтенанты и, будучи неравнодушен к титулам и званиям, тоже захотел прибавить что-нибудь к своему без того длинному списку. “Ваше Святейшество, – без околичностей обращался он к хутухте, – мои войска под командой генерал-лейтенанта барона Унгерна освободили Вас от китайского пленения. Урга пала. Вы возведены в прежнее величие. Достойными наградами Вы отблагодарили мои войска, со своей стороны я отблагодарил их достойными наградами. Я же как начальник всех войск таковой награды не получил, а потому прошу Ваше Святейшество о награждении меня соответствующим званием и присылке на то грамоты”. Богдо-гэген оставил это письмо без ответа, что означало высшую степень неодобрения.