Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

Чекеи увидел в Унгерн-Штернберге не кровожадного разбойника в чине камергера и с университетским образованием (это-то и волновало!), а трагическую жертву собственной исключительности в чуждой и грубой среде: “Барон был человеком прекрасного воспитания, необыкновенно начитанным и образованным. С молодости он вращался в высших сферах, был бесстрашным моряком, знающим и трудолюбивым землевладельцем, хорошим отцом. Он был строг как к себе, так и к окружающим, однако справедлив, славился щедростью и проявлял заботу о своих людях. Кроме того, он построил церковь. При всем том он страдал ностальгией по прежней жизни и отличался нелюдимостью. Местная знать не могла по достоинству оценить незаурядную личность барона”.

Если бы праправнук прочел эту характеристику, он мог бы применить к себе почти каждое слово. Роман Федорович Унгерн-Штернберг обладал теми же феодальными добродетелями, какие приписывал Чекеи своему герою – храбростью, щедростью, стремлением заботиться о подчиненных. Точно так же он слыл нелюдимом и страдал от непонимания окружающих. Он тоже получил хорошее воспитание, знал языки, компетентно рассуждал о буддизме и конфуцианстве, что не мешало ему жечь людей живьем и отдавать воспитанниц Смольного института на растерзание солдатне. Тип палача-философа только еще входил в жизнь Европы, и современники замирали перед ним в растерянности. Чтобы устранить это противоречие, одни искренне считали вымыслом жестокость Унгерна, другие столь же искренне подвергали сомнению его образованность. Первые предпочитали говорить о “вынужденной суровости при поддержании дисциплины”; вторые, вопреки фактам, называли барона “дегенератом”.

Приблизительно так же Чекеи воспринимал его прапрадеда. Он уверен был, что этот начитанный и даровитый человек никак не мог быть пиратом и пострадал дважды: сначала от судебного произвола, затем – от фантазии романистов и поэтов. Однако легенды редко возникают на пустом месте. Похоже, в самой личности “хозяина Даго” было нечто такое, что заставляло верить в историю с ложным маяком, как позднее верили любому рассказу о свирепости его потомка.

Наверняка Унгерн знал о прапрадеде гораздо больше, чем рассказал Оссендовскому. Одна деталь позволяет предположить, что он сознательно уподоблял себя этому человеку. По приезде из Польши в Петербург Отто-Рейнгольд-Людвиг, вынужденный выбрать единственное из трех своих имен, русифицировал второе из них и стал Романом. Это же русское имя взял себе его праправнук, при крещении названный по-другому.

В плену Унгерн сказал, что не считает себя русским патриотом, и своей “родиной” назвал Австрию. Действительно, родился он не на Даго, как обычно указывается, а в австрийском Граце. В советских энциклопедиях датой рождения называется 10(22) января 1886 года, хотя он появился на свет 17(29) декабря 1885 года, то есть на 24 дня раньше [15]. Очевидно, в Австро-Венгрии родители зарегистрировали рождение сына по григорианскому календарю, но в России, при поступлении его в гимназию или при оформлении каких-то бумаг, писарь, переводя григорианский календарь в юлианский, ошибся и вместо того, чтобы вычесть 12 дней, наоборот прибавил их к исходному числу. Полученная таким образом дата перекочевала в документы других канцелярий; после революции ее сочли данной по старому стилю и соответственно приплюсовали еще 12 дней. В итоге Унгерн стал моложе почти на месяц.

Столь же фиктивно его имя, под которым он вошел в историю. По традиции, принятой в немецких дворянских семьях, новорожденный, чтобы иметь не одного, а сразу троих небесных покровителей, при крещении был назван тройным именем – Роберт-Николай-Максимилиан. Позже последние два были отброшены, а первое заменено наиболее близким по звучанию начального слога славянским – Роман. Оно ассоциировалось и с фамилией царствующего дома, и с летописными князьями, и с суровой твердостью древних римлян. К концу жизни это имя стало казаться как нельзя более подходящим его обладателю, чье презрение к смерти, воинственность и фанатичная преданность свергнутой династии были широко известны. По отцу, Теодору-Леонгарду-Рудольфу, сын стал Романом Федоровичем.

Отец, младший ребенок в семье, имел четырех старших братьев и на серьезное наследство рассчитывать не мог. Однако в 1880 году, 23-летним юношей, он женился на 19-летней Софи-Шарлотте фон Вимпфен, уроженке Штутгарта [16]. Невеста, видимо, принесла ему неплохое приданое. Супруги много путешествовали по Европе, пока не осели в Граце. Их первенец Роберт родился лишь на шестом году брака. Еще три года спустя появился на свет второй сын, Константин-Роберт-Эгингард.

После переезда семьи в Ревель, летом 1887 года, Теодор-Леонгард-Рудольф совершил поездку по Южному берегу Крыма с целью изучить возможности развития там виноградарства. Путешествие было предпринято по заданию Департамента земледелия Министерства государственных имуществ. Свои выводы Унгерн-старший изложил в солидном сочинении с цифрами и схемами, но как доктор философии заодно высказал ряд соображений, столь же любопытных, сколь и неуместных в соседстве с таблицами сравнительного плодородия крымских почв. “Россия, – пишет он, например, – страна аномалий. Она одним скачком догнала Европу, миновав ее промежуточные стадии на пути к прогрессу”. В доказательство этого тезиса приводится следующий факт: от проселочных дорог Россия сразу перешла к железным, а шоссейных практически не знала. В то время мало кто задумывается о том, что, прямо с проселка встав на рельсы, страна вот-вот покатится по ним к революции.

Сочинение Унгерна-старшего – труд профессионала, знакомого и с почвоведением, и с химией, что не исключает склонности автора к своеобразному романтическому прожектерству Если сын всерьез будет вынашивать планы создания ордена рыцарей-буддистов для борьбы с революцией, идея отца хотя и скромнее, заквашена на тех же дрожжах: для пропаганды виноделия среди крымских татар предлагалось учредить “класс странствующих учителей”. Этих бродячих проповедников автор изображал чуть ли не героями, предупреждая, что их миссия потребует “много самопожертвования” и “при выборе таких лиц следует поступать с крайней осмотрительностью”. Конечно, крымские татары как мусульмане с понятной враждебностью относились к виноградной лозе, но стремление обставить хозяйственное предприятие конспирологической атрибутикой, облечь его в формы жертвенного служения и подвижничества все-таки не совсем типично для нормального чиновника. Зная младшего Унгерна, в отце можно угадать зародыш тех черт, которые проявятся в сыне.