Олег Смирнов - Неизбежность (Дилогия - 2)

У себя в палатке при свете "летучей мыши" я досмотрел "дпвизионку". Газета была лишь двухполосная. На второй странице - заметки о партийной и комсомольской работе, союзная информация, фотография дважды Героя Советского Союза майора Владимира Лавриненкова, лично сбившего тридцать пять немецких самолетов и одиннадцать - в группе. Вот ас так ас! И улыбается славно, широко, по-русски. А половина страницы отдана под раздел "На досуге": кроссворды, чайнворды, шарады и - знаете ли вы, что первые оперы, "Дафна" и "Эвридика", написаны композитором Пери и поэтом Ринуччипи, что свои первые статьи Писарев напечатал в "журнале для взрослых девиц" "Рассвет", издававшемся в Петербурге, Писареву в это время было 18 лет, что в жарких странах встречаются деревья из семейства пальмовых, на которых растет плод, похожий на капусту, - очень вкусный, полезный и питательный. Ну и так далее.

Кроссворды и шарады, наверное, занятные, и про первые оперы знать небесполезно, только вот времени для досуга у нас практически нет: за день так намотаешься, что скорей бы завалиться на боковую. Разве что в последние денечки дышим повольготнее, да и то хватает забот. Так что не сердитесь, синьор Ринуччини, если я не знал о вас до сих пор. Извините заодно, если я вас забуду назавтра: другим занята голова... Отдав "дивизионку" ординарцу Драчеву - на раскур, - я надумал разуваться. Не стянул сапога, как услыхал из угла, где Драчев передвигал котелки (обожает погреметь своим хозяйством):

- Оно конечно, звездочка Базыкову потребственна не так сейчас, как опосля, когда мирная житуха затвердится прочно, без заднего хода. Почет будет и продвижение по работе, по службе, кем он там будет...

Я бы мог сказать ординарцу что-нибудь резкое. Но говорю спокойно:

- При чем здесь поблажки и выгоды? Награды свои мы зарабатывали не ради выгод...

- Э, товарищ лейтенант, красивые слова! В гражданке на

доть пробиваться. А у кого на грудях звезды-ордена, тем, понятно, будет ловчей...

И опять я сдерживаюсь, говорю мягко, убеждающе:

- Ты не прав, Миша! Никому не надо будет пробиваться.

Фронтовиков и так не оставят без внимания.

Драчев не поддерживает дискуссии, но котелками гремит.

Я тоже умолкаю, кряхтя, стаскиваю второй сапог. В то, что я сказал, верю. Нас не оставят без ласки. Не оставят...

В дискуссию о значении в послевоенной, без заднего хода, жизни фронтовых наград ни Петров, ни Иванов, ни Колбаковский не встряли. Возможно, оттого, что у лейтенантов никаких правительственных наград нет, а у старшины - единственная медаль "За отвагу". Нет, все-таки Драчев вдвойне не прав: о фронтовиках позаботятся - это так, а во-вторых, у нас не принято жить лишь прошлыми заслугами, эти свои награды мы можем и обязаны будем подтвердить на мирном поприще! Мысль представляется мне убедительной, и я засыпаю з хорошем настроении.

Уже сквозь дрему слышу, как Иванов говорит:

- Отсидели четыре года в дзотах и траншеях, поползали на пузе по даурским степям... Забайкальская военная академия!

- Закончим ее, сдавши экзамены. А экзамены те - война с Японией. отвечает Петров.

А сутки спустя, вечером восьмого августа, снова был митинг.

Множество собраний, совещаний, заседаний, бесед и митингов изведал я за свой недолгий век, но такого митинга не было и не будет! Митинг, на котором нам объявили о начале войны с Японией... Я смотрел на тех, кто выходил на середину полкового построения, слушал выступавших с речами и почти пугался обыденности происходящего и своей обыкновенности, то есть того, как ординарны мои мысли и чувства, как привычно, по-земному воспринимаю я события. Будто ничего из ряда вон выходящего! А должны были заблистать молнии, ударить гром, разверзнуться хляби небесные... не знаю, что еще должно было б быть Но наплыла уверенность: все как надо, и ты будь собой.

Командир полка произнес речь: пробил долгожданный час, Советское правительство заявило о состоянии войны с Японией с девятого августа, командование отдало приказ о переходе границы, мы с честью и достоинством выполним этот приказ, разгромим ненавистного врага, да здравствует Родина, вперед, орлыоршанцы! Потом выступали разные люди, от нашего батальона аж двое - замполит Федя Трушин и, гляди-ка, мой взводный Петров Сева; оба держались уверенно, будто только тем и занимались всю жизнь, что толкали речи на широкой публике. Ну, с Трушиным ясно: политработник, речи ему не в диковинку. Но Сева Петров, еще вчера сидевший на тыловой норме в "Забайкальской академии", так смущенный моим фронтовым и франтоватым видом?

Федя Трушин нажимал на политику: мы верпы интернациональному долгу, освобождая Китай, способствуем освобождению всей Азии от японского империализма, к тому же содействуем и союзникам в боевых действиях на Тихом океане, иначе они еще пропурхаются. Сева Петров, не мудрствуя лукаво, повторил то, о чем говорилось вчера в палатке: воины, прошедшие "Забайкальскую военную академию", выдержат боевой экзамен, не отстанут от славных фронтовиков, покажут, на что способны забайкальцы, будут сражаться, не щадя живота своего. И все выступавшие, конечно, изъявляли радость, что настал наконец срок рассчитаться с подлыми агрессорами, разгромить кровожадных и коварных самураев, погасить очаг войны на Востоке и обеспечить всеобщий мир на земле. После каждого выступления над строем перекатывалось "ура", столь громоподобное, что, казалось, его услышат и по ту сторону границы.

Расходились с митинга взволнованные, взбудораженные. Но возбужденнее всех был, однако, я. По крайней мере так мне казалось. Думал: не зря меня корили за излишнюю впечатлительность, точно, точно - при такой эмоциональности толковый командир-вояка из лейтенанта Глушкова не вылепится, в комбаты, например, не пробиться.

Только-только воротились к своим землянкам и палаткам, как за мной явился посыльный: срочно к комбату, собираются командиры рот. По привычке поворчав: "Что ж сразу не собрали, все же были на месте", - шагнул за посыльным. И на ходу отметил: ворчу, следовательно, вхожу в норму. Да, действительно, с чего психовать-то? Живи нормально, лейтенант Глушков! Слушаюсь!

У комбата мы получили последние ЦУ - ценные указания:

порядок следования, маршрут, меры безопасности. Офицеры батальона были взбудоражены и в то же время деловиты, молчаливы. Ни комбат, ни его замы, ни адъютант старший, ни ротные не скажут лишнего словечка. Почудилось: Трушин хочет что-то сказать мне, но и он ничего никому не сказал. Я и сам молчаливым сделался. И когда возвратился в роту, там тоже не было лишних разговоров - только о том, что связано с выступлением, с походом; слово, два - и молчок. Солдаты убирали палатки, выдергивали колышки, скатывали шинели, переобувались, проверяли подгонку снаряжения, утрамбовывали вещмешки, куда добавился сухой паек. Ни шуток, ни смеха. Как перед наступлением. Но перед наступлением не бывало такой молчаливости, даже замкнутости, и помнится - тогда письма писали домой. Нынче писем никто не писал. И это подчеркивало: не наступление, пусть и большое, - целая война.