Сергей Есенин - Жизнь моя за песню продана (сборник)

Невнимание со стороны «большой критики» Есенин всегда воспринимал с болезненным недоумением. Один из его тифлисских знакомых вспоминает, что поэт говорил с нескрываемой горечью: «Критики у меня не было и нет. Вот вы что поймите!.. Я уже восемь лет печатаюсь, и до сих пор не прочел о себе ни одной серьезной заметки!.. А мне надоело ходить в коротких штанишках и в вундеркиндах. Надоело! Очевидно, нужно умереть, чтобы про тебя написали что-нибудь путное!»

После провала надежд на всероссийский триумфальный успех «Анны Снегиной» Есенину стало ясно: молчание критики – не обычное небрежение, а свидетельство того, что его поэзия не нужна новой индустриальной России.

Как и многие последние вещи Есенина, и эти стихи написаны и опубликованы на Кавказе. Летом 1925 года поэт предпринял еще одну попытку – убежать, «чтоб еще сделать что-нибудь». И убежал, и сделал, но избавиться от тоски, от мучительного чувства своей ненужности уже не мог.

«Милый друг мой, Коля!

Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом».

Сегодня нам легко хвалить Есенина за то, что он хотел видеть Россию именно Россией, а не какой-то национально безликой страной, и даже противопоставлять тем его современникам, которые, как конструктивисты, были заражены «национальным нигилизмом». Сегодня это видно всем, понятно всем. Но в 1925 году Есенин со своим старомодным «национализмом», со своей «золотой избой» не мог не чувствовать себя «теснимым», лишним – «саженью без чети»…

Не один В. Эрлих, которому Есенин, за день до смерти, подарил эти стихи, многие были уверены, что самоубийство – случайность. Пастернак, например, тоже считал: Есенин повесился, толком не вдумавшись в последствия и в глубине души полагая, как знать, может быть, это еще не конец и, неровен час, бабушка надвое гадала. И тут, в смерти не все и не сразу поверили в серьезность той душевной драмы, которая пришла к своему логическому концу в ленинградской гостинице «Англетер». Отзвук этой версии заметен и у Маяковского:

Чего больше в смерти Есенина Кажется, больше всего обиды…

А кроме всего прочего, Есенин был очень болен. Многие годы его преследовала бессонница. Врачи подозревали туберкулез горла, болезнь, которой Есенин после смерти друга детства, Гриши Панфилова, панически боялся. Начались галлюцинации, обострилась мания преследования. Помножьте все это на бесприютность, на невезение. Словом, образовался такой тугой узел, такая сложная «узловая завязь», что распутать ее казалось невозможным, легче было оборвать.

И все-таки, думается, в этом страшном акте Есенин – не только лицо страдательное, колобок, загнанный, как в лузу, в бездомный номер «Англетера» стечением обстоятельств. И не жертва случайности, поиграл-де, да заигрался. Человек, у которого «ничего в жизни не осталось, кроме стихов», потому что он все «им отдал», должен был, во всяком случае, мог принести им и эту, последнюю жертву. Смертью выиграть победу, как выиграл проигранный Амундсену Южный полюс капитан Скотт.

23 декабря 1925 года из Москвы в Ленинград вечерним поездом уезжал один из известных современных писателей – «с небольшой, но ухватистой силой», попутчик, отвергнутый «брызжущей новью», литератор, о самой крупной вещи которого за целых полгода в прессе не появилось ни одной серьезной заметки. А через несколько дней потрясенная Москва хоронила ГЛУБОКОГО ГРОМАДНОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ПОЭТА.

Над Домом печати, где был установлен гроб, развевался лозунг