Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

Побочная герань, Антони, оказался нежизнеспособным: у Мелании случился выкидыш. Долгожданное письмо из Парижа, наконец, явилось: присутствие Александра необходимо, он должен приехать срочно. 22 сентября он покидает Ля Жарри. С одной из почтовых станций он шлет почтительную ложь той, которую не любит больше, но к которой сохранит признательность; обещает, клянется, что никогда больше не увидит Белль, разве что для того, чтобы дружески известить ее об окончании их связи; ах, если бы не было «крайней нужды» ему так срочно уезжать, как счастлив был бы он подольше остаться со своей обожаемой Меланией! Заключает он свое послание так: «Тысяча поцелуев Котенку и сисичкам» [92] les Trois Dumas, opus cite, p. 88. . Оборотной стороной банальной непристойности служат в этой интимной формуле вежливости уверения в адрес оскорбленной, подавленной своим несчастьем женщины, что она все еще желанна.

В Париже, «когда я приехал, дождь лил как из ведра; г-н Гизо стал министром, и поэтому фасад Института отчищали». Сколько бы ни старался Луи-Филипп уничтожить следы революции, сделавшей его королем, он не мог помешать Истории продолжаться и пережить его самого в записях. «Книга предпочтительней надгробного камня с надписью», — как говаривал еще египетский писарь три с половиной тысячи лет тому назад [93] Цит.: Francois Daumas, La Civilisation de l’Egypte pharaonique, Paris, Frthaud, 1067, p. 384. . Александру не были известны эти стихи его древнего собрата, но он был тем не менее глубоко с ним согласен и станет действовать в соответствии с этой истиной, как только урегулирует некоторые наиболее срочные дела, увидит Белль, проследит, чтобы не случилось выкидыша с бумажным бастардом Антони, снова передаст на расстояние надежду Мелании, чтобы она скорее поправила свое здоровье — физическое и моральное. В его письмах любовные возражения соседствуют с изъявлениями нежности, и в тот момент, когда Александр пишет, он верит своим словам не меньше, чем политическим новостям или последним сплетням литературного мирка:

«Любовь моя, я получил письмо от твоей матери, которое очень меня обеспокоило. Ты все еще нездорова, ангел мой, и голова болит по-прежнему. Но почему ты все томишься своей геранью? Ведь это давно миновало, герань сломана. Но чтобы возродиться, подобно нашей любви. Ухаживай за стебельком, ангел мой, и ты увидишь, как на нем распустятся новые листочки, и через какое-то время ты соберешь их для меня вместе с поцелуем в придачу <���…>.

Сент-Бёв восемь дней назад дрался на дуэли с Дюбуа из «Globe». Так как шел дождь, они дрались под зонтиками, ни тот, ни другой не был ранен.

Что до меня, дружочек, пьеса моя переписывается. Через несколько дней начнутся репетиции. Храни ее, боже, от злоключений!

<���…> Все здесь хранит удручающее status quo. Ничего не делается, недовольство против министерства и любовь к королю растут.

Бедный мой ангел, вижу тебя отсюда в уголке кровати; едва закрою глаза, вижу твою спальню, она целиком запечатлена в голове моей. Исцелись, исцелись, любовь моя, не вставай слишком рано, не утомляйся. Опасайся дождя и плохой погоды» [94] Alexandre Dumas, opus cite, p. 113. .

Чтобы помочь ей выйти из нервной депрессии, он станет даже утверждать, что якобы порвал с Белль. Вернувшись в Париж, Мелания констатирует обратное. И начнется для Александра настоящий ад, с умоляющими письмами, с угрозами самоубийства, с яростными сценами, как, например, та, которой он так страшился и которая произошла-таки в феврале 1831 года между Белль и Меланией [95] Quid de Dumas, opus cite, p. 1293. . И в сей момент, презрев поэтессу, которая не сумела принести ему ребенка, Александр выбирает актрису, которая вот-вот родит. Но пусть утешится расстроенный читатель: с Белль он останется не на всегда.

«Так как цензура на короткое время исчезла», начать репетировать «Антони» должны были в начале октябре с м-ль Марс и Фирменом в главных ролях. Но то ли сломанная герань нанесла и по нему свой психологический контрудар? Только Александр усомнился в своем собственном бастарде: «Меня обуял страх за него, я усомнился в крепости его сложения», — необдуманно пишет он Мелании [96] Письмо Мелании Вальдор от 6 октября 1830 г. в книге Alexandre Dumas pere et la Comedie-Francaise, opus cite, p. 51. . Вовремя появляется Гарель, призванный изменять намерения Александра. На сей раз Александр не отказывается от предложения написать «Наполеона», но ставит ряд условий. Гарель заранее принимает все, финансовые само собой; Александр хочет взять в соавторы Корделье-Делану, превосходно, он получит треть авторских прав, но чтобы при этом на афише стояло только одно имя? Хорошо, хорошо, но вернемся к этому позже.

Мотивации Александра нередко запутаны в клубок противоречий, который очень трудно распутать. При его образе жизни и постоянных семейных и благоприобретенных обязанностях естественным было бы подчинить литературную работу для заработка, даже тогда, когда он подписывался другим именем, лишь интересам заработка, огромной и непрекращающейся нужде в деньгах. То есть полностью игнорировать нижеследующие политические и эмоциональные моменты. Либеральный оппозиционер при Бурбонах, генетический республиканец, орлеанист по должности, он и прежде занимался славословием Наполеона столько же из карьерного оппортунизма, сколько ради борьбы с общим врагом в качестве союзника бонапартистов, и, кроме того, не следует забывать о независимости его духа даже по отношению к памяти Генерала, которой он иногда тяготился. В октябре 1830 года он оказался на распутье, перед решающим выбором своего лагеря. С одной стороны, результаты Июльской революции его разочаровали, но, с другой, он продолжал оставаться служащим короля-груши и близким другом Фердинанда. Взяться за «Наполеона» означало бы открыто встать снова в ряды оппозиции, и это могло прогневить отца и огорчить сына. Не говоря уже о том, что он вовсе не собирался отказываться от политической карьеры.

Он настойчиво добивается аудиенции у Луи-Филиппа, чтобы, во-первых, узнать его мнение относительно переданного Лафайету доклада, а во-вторых, спросить, не будет ли он против, если Александр возьмется за «Наполеона». Наконец король-груша соглашается его принять. Сердечность встречи довольно быстро нарушается первой атакой: Александра послали в Вандею, чтобы он изучил возможности создания там Национальной гвардии, однако в его заметках эта проблема едва упоминается. Ответ: эта мера могла бы стать «разорительной для среднего класса» и «опасной в том смысле, что граждане, надевшие форму, снова станут новобранцами, а граждане, оставшиеся без оной, шуанами». Король-груша улыбается, надо иметь слишком богатое воображение, чтобы себе это представить; он считает, что в Вандее ничего не случится. Александр совершенно убежден в обратном. К тому же он подозревает, что и король тоже. Хуже того, Его Величеству было бы на руку, если бы во Франции начались волнения, идеальный повод отказать в помощи бельгийцам, итальянцам и полякам, борющимся за независимость. Если грушу проткнуть насквозь, она быстро скисает, и король мстит Александру Макиавелли неумолимым приговором: