Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

Начинаются репетиции. Впервые после своего народного театра в Виллер-Котре Александр сам занимается постановкой. Прежний опыт и тот, что он приобрел, глядя, как ставят его пьесы в театрах Водевиль, Комеди-Франсез или Одеон, помогает актерам использовать «качества, которых они сами у себя не подозревали. Дорваль, наряду с сердечностью, продемонстрировала достоинства, которых я за ней совершенно не предполагал; да и у Бокажа, за которым я признавал вначале лишь некое дикарство мизантропа, были моменты поэтической печали и мечтательной меланхолии, прежде свойственные лишь Тальма».

Часто появляется ангел Виньи — из чистой дружбы к Александру, а вовсе не потому, что присматривает за Мари. И дает «кое-какие полезные советы. Я сделал из Антони атеиста. Он заставил меня убрать из роли этот оттенок». 6 февраля перед судом присяжных начинается процесс девятнадцати республиканцев. Александр прерывает репетиции с 12 по 15 февраля, чтобы присутствовать на обвинительной и защитительной речах. Как в большинстве политических процессов, атакует защита, но в XIX веке, когда революция не была делом рук людей, подыхающих от голода и отчаяния, она любила рядиться в перья и кружева. Так, Пешё д’Эрбенвиль, обвиняемый в распространении оружия, был «красивым молодым человеком двадцати двух — двадцати трех лет, ухоженным блондином с деликатными манерами. Патроны, которые у него нашли, были завернуты в шелковую бумагу и украшены розовыми ленточками». Он надменно доказывает свое право раздавать оружие, захваченное народом у солдат, которые в народ стреляли. Потом настала очередь Годфруа Кавеньяка, сына члена Конвента:

«— Вы обвиняете меня в том, что я республиканец, — говорит он, — принимаю обвинение и как почетное звание, и как отцовское наследие».

Александр напрягает внимание, слова Кавеньяка отзываются в нем. Дитя своих деяний, а позднее — дитя своей литературной деятельности, он тоже получил в наследство только принципы, тем более продуктивные, что они были усвоены через эпос, созданный вместе с Мари-Луизой. И когда Кавеньяк вскричал в озарении:

«— Революция! Господа, вы нападаете на Революцию. Безумцы! Так знайте, Революция — это вся нация целиком минус те, кто ею пользуется», — Александр первым дал сигнал публике к аплодисментам. Президент трибунала не стал удалять публику из зала. Уже при Реставрации правосудие демонстрировало некую независимость по отношению к власти. У короля-груши не было времени, чтобы подмять его под себя, и девятнадцать республиканцев были оправданы.

Генеральная репетиция «Антони» при закрытых дверях. Не был приглашен ни один из друзей, даже ангел Виньи. Разумеется, он внял его советам, но не в большей и не в меньшей степени, чем советам, которые ему расточали «в процессе репетиций актеры, пожарные, машинисты сцены, статисты, то есть весь этот мир, живущий театром и знающий театр лучше, нежели доктора наук и всевозможные академики».

Премьера состоялась 3 мая 1831 года. Зал переполнен. Александр следит за последними приготовлениями. Взгляд в зал, дабы убедиться, что Порше и его клакеры на местах. Фердинанд как раз устраивается в своей ложе, с ним прелестная молодая особа, с которой Александр пока что не знаком. Фердинанд ободряюще ему улыбается. Александр кланяется, на сердце у него тепло. Вдруг он вздрагивает, заметя Меланию. Из приличия он послал ей места с тайной надеждой, что она ими не воспользуется. Она глядит на него, совершенно изможденная; зловещий призрак худобы, как назвал ее Виктор Гюго. Воплощенный упрек, она превратилась в настоящую мегеру, одну из трех Эриний, которые преследовали Ореста, после того как он убил свою мать, волосы ее, как клубок змей, плачет она кровавыми слезами. Александр безуспешно пытается соединить свои разрозненные мифологические знания: мегера Эриния как будто носила черное, а кожа ее — как вороново крыло. Та же, которую он считал им прирученной, бледна как смерть, и платье на ней в этот вечер красное — вырви глаз, он вежливо с нею раскланивается.

Занавес поднимается. В продолжение первого акта публика холодна, но аплодисменты в конце действия все же есть, благодаря Порше и его клаке. Во втором акте становится теплее, и Бокаж прикладывает к этому «энергичные» усилия. Он «очень хорош: одухотворенность сознания, благородство сердца, выражение лица — в точности Антони, каким я его замыслил». Александр рекомендовал сократить антракты. Зал еще «трепещет», когда начинается третий акт, заканчивающийся изнасилованием Адели. Миг тишины, Порше в растерянности, он колеблется подать сигнал клакерам. «Мост Магомета не был уже той ниточки, на которой в этот момент повис «Антони» между успехом и провалом.

Успех перевесил. Мощный вопль, усиленный бешеными аплодисментами, обрушился, как водопад. Вопили и аплодировали в течение пяти минут». Александр бежит поздравлять актеров. Но не находит их. «В какой-то момент мне показалось, что захваченные инерцией спектакля, они снова играют со слов: «Антони набрасывает платок ей на уста и увлекает ее в спальню» и что пьеса продолжается». Они все в своих гримуборных. Александр выражает свое восхищение Бокажу через закрытую дверь. Открывает дверь Мари, но она как раз переодевается и вся сияет, уже почувствовав близкий триумф. Мари прогоняет Александра, послав ему «тройной поцелуй в губы». Он боится четвертого акта и уходит вместе с Биксио на улицу, где нервно ходит большими шагами, стараясь забыть о тексте и взрывах смеха. Друзья дошли до Бастилии. Когда они вернулись, в театре «бешено аплодировали.

— Пять франков, — крикнул я машинистам, если занавес поднимется до того, как смолкнут аплодисменты!»

Машинисты получают свои чаевые. Пятый акт идет крещендо. При развязке на знаменитой фразе «Она мне сопротивлялась, и я ее убил» «крики страха, ужаса, горестные возгласы в зале». Нескончаемые овации, «автора вызывают неистово». Александр идет поздравить Мари и Бокажа. Но дорога перекрыта: «Целая толпа молодых людей моего возраста — мне было тогда двадцать восемь лет — бледная, растерянная, задыхающаяся, устремилась ко мне. Меня тянули направо, меня тянули налево, меня целовали. На мне был зеленый фрак, застегнутый на все пуговицы, так фалды разорвали на кусочки». Как в тумане, он видит призрачный красный силуэт, и у него возникает растроганное чувство к той, чье реальное незаконнорожденное дитя оказалось нежизнеспособным. Выдуманный же бастард, которого он произвел на свет, благодаря ей, только что, подобно Гераклу в колыбели, обнаружил свою мощную жизненную силу. Увлекаемый человеческим потоком и до того момента, когда нужно будет «проститься с этим произведением, как с книжкой, которую закрываешь навсегда» [108] Alexandre Dumas, «Post-scriptum» a l’edition d’Antony. , Александр улыбается мегере — Мелании: во время спектакля ужасная Эриния превратилась в благожелательную Эвмениду.