Миясат Шурпаева - Предания старины глубокой

– Конечно, отправили бы брата, где его взять? Как твоему отцу сказать о беде Абуталиба? С тех пор, как ты не вышла за Гусейна замуж, обижен на тебя и со мной грызется. Теперь он скажет: “Так вам и надо!”

– Тетя Уди говорит, будь у нее здоровые ноги – пешком бы до него дошла. У меня крепкие ноги, почему бы мне не отправиться туда?

– Что ты, дочка, что ты! Не бредишь ли ты? Потише говори, родная, чтобы никто не слышал!

– Почему же бред? Я по-русски кое-как могу разговаривать, могу спросить дорогу. У Абуталиба теперь ни отца, ни брата, некому к нему поехать. Разве мы ему не родственники и не ближайшие соседи? Если бы кто-нибудь из нашей семьи попал в такое положение, разве Абуталиб не поехал бы?

– Молчи, дурочка! Пока я жива, ты из родного аула шагу не ступишь. Когда я умру, делай, что хочешь. А пока, пожалуйста, молчи, чтобы отец этого разговора не услышал, – сказала перепуганная мать и заплакала.

Мукминат и не думала отказываться от своей мысли. Написала Абуталибу, и он прислал радостный ответ, написал: “Ты не за решеткой, как я. Ты сможешь дойти до меня”.

Вслед за этим Абуталиб прислал письмо и ее отцу – Эфенди. Он просил Эфенди один раз в жизни заменить ему отца, которого теперь у него нет и привезти Мукминат к нему. А в новом письме к Мукминат сообщил, что он и его друг Газимагомед строят домик, чтобы было где остановиться гостям.

Эфенди не торопился с решением, написал Абуталибу, что идут полевые работы, вот к осени посмотрим…

Наступила осень, Эфенди молчал, и Мукминат решила поехать сама. Мать стала плакать, просить отца поехать вместе с ней.

“Вот обмолотим зерно, посмотрим…”, – ответил Эфенди. Намолотили зерно, прошел и октябрь, а Эфенди молчал. Тогда мать разозлилась и стала собирать дочку в дорогу.

– Там каторга, туда ссылают преступников! Ты что, хочешь послать дочь на верную гибель? – возмущался отец.

– Разумеется, заключенных не ссылают в отцовский дом, но если Абуталиб, который столько воевал, перенес концлагерь, был тяжело ранен, но живет там и переносит все тяготы каторги, почему же наша дочь, здоровая и молодая, не сможет перенести эту поездку?

И еще, Абуталиб сейчас находится в большой нужде, ему некому помочь, а на войне женщины помогали даже совершенно незнакомым солдатам. Почему же наша дочь, которая столько лет была с ним в дружбе, не должна помочь ему в это тяжелое для него время, хотя бы как лакцу, как соседу, как родственнику? – все не унималась мать, собирая дочку.

– Хорошо, я поеду с ней, но зачем ты собираешь в дорогу столько барахла, зачем одеяла, зачем подушки, мы там побудем несколько дней и вернемся обратно, – сказал отец.

– А что, несколько дней вы будете на голых камнях спать, ведь там каторга, как ты сам говоришь, не отцовский дом. Будете возвращаться, оставите Абуталибу все это, – настаивала мать.

Довольно большую связку вещей приготовила и мать Абуталиба. Холодным осенним утром, уложив вещи на ослов, двинулась Мукминат с отцом из селения к шоссейной дороге. Потом на грузовой машине доехали до Буйнакска.

Мукминат вспоминает, как она в Буйнакске первый раз в своей жизни увидела поезд и была немало удивлена. Так и поехала поездом до Махачкалы. С трудом взяли билет на поезд в Баку, а из Баку надо было перебираться в Красноводск пароходом. На вокзалах скопилось множество народу, везде плач, везде крики, воровали все, что не углядишь.

– Видишь, что творится на белом свете? А ты поеду, поеду! Ты бы из Буйнакска дальше не смогла доехать. Там же ограбили бы. К тебе жулики не подходят, потому что я с тобой рядом, да и с кинжалом, – говорил отец. Он был прав, кругом так и рыскали шайки разбойников. Средь бела дня грабили одиноких женщин, старух, и никто ничего не мог делать.

Доплыли и до Красноводска и оттуда поездом доехали до станции Урусовка, но не удалось прокомпостировать билеты. Трое суток мыкались на вокзале, тогда Эфенди вышел на шоссейную дорогу, ведущую в Ленинабад, и стал ловить машину. Оставалось уже совсем немного ехать, а трудности были неимоверные. Мукминат переживала, волновалась и нервничала, но видя, в какое затруднение она ввела отца своего с этой поездкой, молчала и виду не подавала, как ей плохо да трудно. Одна мысль была в голове – лишь бы доехать до Абуталиба и увидеть его своими глазами.

«Нет, не десять дней прошло! Десять тысяч дней прошло! А дороге этой длинной конца-края не было…» напишет потом Мукминат, вспоминая эту тяжкую дорогу.

Наконец-то доехали до Ленинабада. Там узнали, что до рудника Ташабар идут только грузовые машины и самосвалы, везущие руду. Попался самосвал, и пришлось отправиться на нем. Шофер их довез до канцелярии рудника. Женщина-диспетчер сказала:

– Нет, нет, вы не доберетесь туда, где работает Махмудов! Я дам ему вызов через шофера, а вам придется подождать несколько часов.

Было очень холодно, кругом все замёрзло, в диспетчерской горел в маленькой печи уголь и было тепло. Эфенди велел Мукминат угостить женщину-диспетчера чем-нибудь. Мукминат вытащила домашнюю халву и чурек, чему женщина очень обрадовалась. Сразу поставила она чайник на печку и напоила их чаем. В диспетчерскую заходило много людей: здесь отмечались все проезжающие шоферы.

Мукминат сидела возле окна и смотрела на дорогу, откуда по ее мнению должен был появиться Абуталиб. И вдруг она услышала разговор на лакском языке и обернулась – отец разговаривал с каким-то стариком. Мукминат решила: это один из тех лакцев, что находятся вместе с Абуталибом, и снова отвернулась к окну.

– С приездом, Мукминат! – сказал подойдя к ней тот же самый старик. Голос его показался ей до боли знакомым. Она взглянула в его глаза и узнала. Абуталиб! “Боже мой, что сделали с ним фашисты, неужели это мой любимый Абуталиб!” – обожгла мысль. Она протянула ему дрожащую руку, ручьем хлынули слезы.

– Зачем теперь плакать? Мечта наша сбылась, мы живы и встретились еще на этом свете? – сказал Абуталиб. Голос его дрожал от волнения. Руки его были костлявые и длинные. Впалые щеки и длинная борода делала его неузнаваемым стариком, костлявые тонкие руки его дрожали.

– Что же с тобой такое случилось? От тебя и четверти не осталось, тяжелое, видимо, ранение было, и долго болел? – спросил его Эфенди.

– Было и ранение тоже, но я не у тетки в гостях, дядя Эфенди, а в немецком концлагере был. Из нас, пленных, и одного из десяти в живых не осталось. Нам еще повезло, мы счастливы, что ступили ногой на родную землю…

Эфенди тяжело вздохнул, а Мукминат все плакала. Дежурная угостила и Абуталиба чашкой чая. Он ввел Мукминат с отцом в свое пристанище. А “домик”, о котором писал Абуталиб, была хибара, больше напоминающая пещеру. Они и построили ее, выпилив изнутри горную породу, и дополнили ее сбоку подпорными стенками, а сверху намостили крышу.