Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

— Ну, Шадрин!.. – махнул предупредительно пальцем Сорокин.

— Бегом марш, — скомандовал Баташов, и отделение направилось к одноэтажному зданию санчасти. Через несколько минут они были там, но полковник Бобрович удивился и сказал, что Болеев сегодня не приходил и ни на что не жаловался.

— Да он не жаловаться сюда приходил, — настаивал Витька.- Я сейчас, — и бросился в палату.

— Куда Вы, — пытался заслонить ему дорогу Бобрович, — там всё стерильно. Это не гигиенично. Здесь вы должны быть только в халатах.

Но Витька будто не слышал, прошмыгнул у него под рукой и юркнул в дверь.

— Я же говорил, вот он, вот он, — раздался из палаты его радостный крик, и суворовцы бросились к раскрытому дверному проёму, чтобы увидеть, как Витька, распластавшись на полу, тащил из-под кровати Рустамчика, который упирался и не хотел вылезать.

Когда Витька всё-таки одолел его и вытащил как лису из норы на свет, лицо Рустамчика ещё было чуть опухшим от сна, и он недовольно разглаживал свои полные щёки.

— Вот хомяк, как сурок спал, — с какой-то злой радостью высказывался Витька. – Мы потели, мы бегали в этой резине, мы искали его. А он, гад!..

— Да, — закусил губу капитан Баташов. – А если б это была не учебная тревога, а боевая?.. Нехорошо!.. Очень нехорошо!.. Как Вы теперь будете в глаза своим товарищам смотреть?..

Неумытая, потная и злая рота возвращалась в училище и шла сразу на обед. Рустамчик тащился в конце строя. С ним никто не обмолвился словом, и даже ротный ничего не сказал, не назвал его хитрым, не пристыдил, что так поступать нельзя, а просто поставил перед строем и сказал:

— Вот видите, какие бывают! Бывают и такие! И не самый слабенький!

С Рустамчиком и после обеда, и вечером, и на следующий день никто не разговаривал. Только вспоминали вдруг, что когда-то он за шкафом грыз орехи, конфеты под матрасом прятал. Хотели ему устроить «тёмную», но тут же забыли. А через два дня он плакал в канцелярии командира роты и просил отпустить домой. Сорокин долго не уговаривал его.

Скоро за Рустамчиком приехала мама, и старшина в каптёрке срезал с его гимнастёрки погоны и оторвал с брюк лампасы.

Прошло ещё два дня, и о Рустамчике никто больше не вспоминал, как будто его и не было. Саньке надо было ловить время и тренироваться, да и сержант Чугунов за то, что вновь поймал их в бытовке, объявил им с Витькой наряды на работу, и снова туалет блестел фарфоровой белизной.

Санька сидел в классе один и решал задачи, которые он дополнительно попросил, когда Витька принёс ему письмо. Подписано оно было кривыми и тяжёлыми строчками, одна буква давила на другую, и от этого слова легли вповалку одно за другим. Санька не обратил бы на него никакого внимания, никогда не взял бы, но за маленьким типографским «Кому» чёрными чернилами было набросано: «Соболеву Саше». Причём «ш» походило на «т», и Витька, подав двумя пальчиками письмо, тоненько произнёс:

— Сата, тебе.

От письма сразу повеяло недобрым. Санька принялся расшифровывать каракули и, разобрав первую строку, понял, что писала тётя Катя, мамина сестра.

Она с первых строк извинялась, что вынуждена взяться за перо, что он уже взрослый и должен всё знать, во всём разбираться. Она извещала, что дед серьёзно болен, что у него белокровие, по-научному – лейкемия, или рак крови, и все ждут наихудшего. Дед тоскует, хочет его видеть, а она не разделяет мнение родителей, чтобы ты, Саша, ничего не знал. Заканчивалось письмо ультимативно: «Коль тебе хватило мужества уйти из дома, тем более хватит его, чтобы знать всю правду. Болезнь неизлечима, дедушки скоро не станет».

Слова из письма не сразу, а как-то постепенно заполняли сознание. Из глубины наступали слёзы, и чтобы хоть как-то сдержать себя, он прикусил нижнюю губу.

— Сань, что случилось? – почувствовал неладное Витька.- Что произошло?

— Дедушка… дедушка… — всхлипывание прорывалось наружу.

— Что, уже? – испугался Витька.

— Нет, нет, тётка пишет, что болезнь неизлечима, рак крови.

— Ра-ак! – Витька молча сел рядом. Это слово как бы придавило его, и он замер, боялся звуком или движением задеть Саньку.

В класс никто не входил, но Санька сдерживал себя, чтобы не сорваться вновь и не всхлипнуть. Но тишина, такая желанная в этот момент, неожиданно легко рарубилась стальным голосом сержанта Чугунова:

— Опять отдельно ото всех, опять что-то замышляете? О, да вы вместе горюете! – усмехнулся сержант. – Никак что-то не вышло. Надо знать, держат вас в ежовых рукавицах. Туалетотерапия пошла на пользу. Я в ваши годы остался без отца. Так мне не до шкодливости было. Это вас здесь балуют. Котлетки, винегретики, вторые завтраки с печеньем и яблоками. А вы бы на одной картошке, тогда бы не до выкрутасов.

Сержант был возбуждён, и чем больше он говорил, тем чаще в его словах проскакивало что-то визгливое, женское, и если бы из коридора не донеслось: «Сер-р-ржант Чугунов», — неизвестно, каким бы писком он закончил.

Чугунов тут же собрался, выпрямился и даже расправил свои густые смоляные брови.

— Я! Я здесь.

Тут же в двери показался командир роты с листком в руке.

— Смирно! – подал команду сержант.

— Вольно, вольно, — не глядя на суворовцев, сказал майор Сорокин. Чугунов, выйдете в коридор, надо поговорить. – Понимаете, с училищем пока ничего не получается, Вы пока не окончили среднюю школу, — раздался из-за двери спокойный голос командира роты.

— Но я летом…

— Вот к лету и начнём собирать документы. Характеристики заготовим заранее. Служите Вы хорошо, по уставу, замечаний нет. Подождём и всё успеем. Вы ещё к нам вернётесь, может, будете офицером-воспитателем?

— Ну уж нет, никогда! – отрезал Чугунов. – Я лучше со взрослыми людьми. Извините, не привык по головкам гладить и желанья угадывать наперёд. Дисциплина есть дисциплина, а устав есть устав. Надел погоны, изволь всё выполнять. А тут детский сад.

— Значит, только устав и приказ? – переспросил Сорокин.

— А что ещё?

— А ещё кое-что, — задумчиво ответил командир роты. – Перед вами не машины. Может, вам не надо становиться офицером, тем более поступать в общевойсковое. Может, в автомобильное? Хотя там тоже люди.

— Вы хотите сказать, что из меня получится плохой офицер? – И Санька представил, как Чугунов вытянулся, глаза его побелели, кожа за щеками заволновалась и стала бугриться. – Нет, вы меня плохо знаете. Из меня получится отличный офицер. Я ещё генералом буду…

— Что ж, ваша целеустремлённость похвальна, — остановил его Сорокин. – Но речь идёт не об офицере, а командире… Офицеров много, а командовать могут не все.

Когда разговор ушёл вглубь коридора, они остались одни, Витька тяжело вздохнул: