Василий Соколов - Избавление

Женщина вернулась, подсела к Верочке, взяла ее за руку.

- Мабуть, жару нема, тилько голове низко. Возьми вось це... - снимая с плеч плисовый сак, проговорила она.

- Ничего, милая гражданочка, не беспокойтесь. Идите доглядывать за детьми. Одни управимся, - сказал дядя Ксенофонт.

"Чудной старикашка, - думала Верочка. - Он, наверное, и от самого горя избавит. А тут... какое же мое горе? Ну, не пишет Алешка, так война же... Зато я еду, еду к нему!" - чуть не вскрикнула она, уверившись вдруг, что найдет своего Алешку.

Между тем дядя Ксенофонт говорил:

- Верно наши древние сородичи вещали: жизнь продлить можно, опираясь на трех китов. Первый кит - это умеренное питание. - И обращаясь к Верочке: - Оно у тебя даже чересчур умеренное. Второй кит - это покой. Тебе о покое рано думать... И третий кит - веселое настроение. Это уже всем подходяще. Так что изволь, милая девушка, выполнять эти три заповеди, иначе часто будут навещать беды. Не веришь? - видя недоумение в ее глазах, переспросил Ксенофонт. - Это я тебе точно говорю. Не пророчу, не желаю зла...

Успокоение к Верочке все же не приходило. Зажмурилась, но и с закрытыми глазами, в темноте, не переставала мысленно пугать себя разными страхами. То ей мерещился Алешка, покинутый всеми и лежащий окровавленным посреди поля... Подумалось и о сестре: вспомнила о письме Натальи. После непонятно длительного молчания сестра наконец отозвалась, ее письмо Верочка взяла с собой и сейчас, вынув из кармана, начала перечитывать, но, как и раньше, письмо тревожило:

"Верка, милая!

Не писала тебе целую вечность, ты, наверное, уже забыла свою потерянную сестру.

Столько бед обрушилось на меня, столько мучений, что иным хватило бы с избытком на всю жизнь. Но я ни о чем не жалею, никого не виню... Война есть война, она перемалывает людей, как зерно в просорушке. Попала и я в переплет, была на волоске от смерти, и если выбралась и сейчас пишу тебе, то благодарю судьбу: жива осталась по счастливому везению. А может, и вправду я везучая?

История со мной долгая, расскажу при встрече.

Как поживает наш папа? Я боюсь его пугать своим ранением, честно тебе признаюсь, скрыла от него, хотя и послала весточку. Пусть живет покойно, так легче для его больного сердца.

Обнимаю тебя, сестричка.

Н а т а л ь я".

Отложив письмо, Верочка впала в задумчивость: "Что же с тобой произошло? И как это - очутилась на волоске от смерти? Неужели имела тяжелое ранение, была при смерти? Ой, Наталка, мне самой страшно. Страшно оттого, что война уносит много жизней... Вот и Алешка молчит, где он, что с ним?.."

Смеркалось, и дядя Ксенофонт, постелив тюфяк напротив, на нижней полке, и укрывшись кожухом, улегся на покой.

- Приятного сна, касатка, - проговорил он.

- Спокойной ночи, дядя Ксенофонт.

Сама же Верочка еще какое-то время не могла заснуть, все думала: "Война несет горе многим, никого не щадит, но каждый понимает свое горе по-своему. Даже вон женщина-украинка: потеряла дочь, сама осталась с двумя малышами, а не особенно убивается. Едет, на что-то надеется. И мне такую же твердость нужно выковать в себе: жить и надеяться!.."

Поезд грохотал, убаюкивал и вместе с тем будоражил, не давая заснуть.

...Когда развиднелось, многие пассажиры были уже на ногах. Поезд шел на юг. За окном потянулись развалины. Крупный, длинно вытянутый во впадине поселок почти начисто был снесен с земли. На фоне зеленеющего молодой травой луга эти пепельно-серые от сгоревших бревен и красные от битого кирпича развалины казались особенно удручающими.

- Где мы едем? - спросила заспанная Верочка.

- По воронежской земле, - отозвался дядя Ксенофонт. - Проехали станцию Грязи.

- Что-о? - протянула, крайне огорчаясь, Верочка и поспешно вскочила, сунув ноги в резиновые боты, метнулась к тамбуру. - Родные места свои проезжаю. Чуть не прозевала... Вон, вон видите колокольню, - указала она рукою в сторону разлива черноземных полей, - там моя Ивановка.

Дядя Ксенофонт, а заодно и старшина сколько ни напрягали зрение, никакой колокольни не видели.

Спокойные поля бежали окрест, изредка переваливаясь через бугры, и не было им ни конца ни края, этим с виду совсем невзрачным полям. Лишь кое-где кущами толпились деревья, невысокие, скорее похожие на кустарник, да возле них тесно жались друг к другу дома, кирпичные, под железной кровлей, а чаще крытые почерневшей от времени соломой.

Старик Ксенофонт перевел взгляд на Верочку, которую с опаской поддерживал за локоть, ветер бешено трепал ее волосы, и она все еще, словно в забытьи, глядела вдаль.

- Какая печаль, какая печаль, - говорил он. - Поезд не остановился... Будем, однако, глядеть. Так где же ваша колокольня?

- Да вон, разве не видите? Левее теперь смотрите, напротив вон того бугра... - Верочка опять выглядывала из вагона, цепко держась за поручни, и пшеничной спелости волосы разметывались от быстрой езды.

В лучах восходящего солнца наконец увидели чуть в стороне, через степь, высоченную башню каменной кладки. Верочка, отойдя в глубь тамбура и немного успокоясь, сказала, что это и есть приметная, самая высокая колокольня, по которой легко узнаваемо село Ивановка.

- Ваше село знатное. С ивановской колокольни весь свет виден, - эта острота, невольно пришедшая на ум дяде Ксенофонту, рассмешила и старшину и Верочку, глаза у нее горделиво вспыхнули.

Они постояли в тамбуре.

- Война коснулась здесь, наверное, только одной станции, и то лишь с воздуха саданула, - заявил старшина.

- Да, судя по всему, супостата дальше не пустили, - согласился дядя Ксенофонт. - Скучаешь, значит. Не забываешь? - обратился он к Верочке.

- Кого?

- Ну, родину, землю свою.

Верочка встряхнула головой, решаясь сказать что-то важное и значительное. Подходящих слов, которые бы выразили ее чувства, не нашла и лишь промолвила:

- Как пташка, лечу к ней, ровно былинка по ветру, кланяюсь...

- Все мы по родным краям тоскуем, - продолжал Ксенофонт. - Вчера та гражданочка в плисовом пальто кручинилась по своей деревне, раньше времени сорвалась... И я вот, давно ли отъехали, затосковал по Уралу, и ты, касатка... - Он поглядел на Верочку с чувством, понимающе, добавил: Всякому своя сторонка мила, человек без родины - перекати-поле.

- Нужда заставляет, - вставил старшина. - Все мы едем на войну хоть и по своей воле, а вынужденно...

- По святой обязанности, сынок. Так и в законе сказано. Все мы корнями в родную землю вросли. И наша сила, скажу тебе, в корнях наших. Так-то! - заключил Ксенофонт и вновь поглядел из-за двери тамбура.

Равнинные поля степенно шли до горизонта. В эту утреннюю пору играли чарующие разливы красок: на буграх уже зеленела трава, в короткие минуты лучи утреннего солнца, прежде казавшиеся сиреневыми, переходили в бледно-розовые тона, потом сменялись, уже вдали, в малиновые, будто обагренные кровью.