Василий Соколов - Избавление

Проезжая через речушку с мостком, обозначенным каменными стойками, Бусыгин разглядел хрустальной чистоты воду и остановился. Лючия неохотно слезла с велосипеда, ноги у нее затекли, и она прихрамывала. Бусыгин отстегнул флягу и спустился за водой.

Вернулся к сидящей на траве Лючии, присел рядом.

"Дьявольская война! Разве бы Лючии партизанить, возить какие-то мины?" - подумал Степан, зная, что за поклажа у нее в рюкзаке. Тотчас подумал и о другом: не будь войны, он, Степан, никогда бы не встретился с Лючией, а вот, поди же, страдания, горести войны, сама военная судьба забросили его сюда, в Италию и устроили встречу с ней, Лючией. В душе он дал себе клятву: относиться к девушке осторожно и нежно, так, как относятся к самому дорогому человеку.

Они двигались по выбеленной раздавленными кусками мела дороге. Когда поднялись на гребень холма, увидели вдали синеющие Апеннины. Чудилось, что горы совсем близко - протяни руку, и достанешь. Но расстояние до гор сокращалось обманчиво: до подножия Апеннин было еще добрых десятка два километров.

Медленно и плавно магистральная дорога свернула к горам и потянулась вдоль хребта, не подступая к нему и не отходя. Изредка Лючия озиралась вокруг, всматриваясь настороженно во все, что замечала. Вот поднялись на взгорок, и Лючия снова обернулась, поглядела вдаль. Позади, откуда они ехали, вздымала жженую пыль автомашина. "Американский "додж" три четверти", - отметил про себя Бусыгин и, не зная, как тут очутилась машина наших союзников, недоуменно посмотрел на Лючию, и она, видимо смекнув, что он хочет у нее спросить про машину, опять посмотрела на дорогу.

- Синьор Степан, айда! - махнула Лючия рукой. - Там фашио, понимаешь, фашио!

Бусыгин кивнул, но продолжал ехать. И Лючия начала теребить его за плечи, все время приговаривая, указывая рукой, что надо свернуть в сторону, хотя бы вон туда, на межевую дорогу, вьющуюся между рощами и ометами сена.

- Давай! Давай! - кричала она, и Степан, повинуясь, свернул на тропу, идущую через заросли в горы.

Километрах в двух от подножия Апеннин велосипедисты были настигнуты этим крытым "доджем", и стоявший на подножке жандарм в черном мундире, в крагах, спрыгнул и, пытаясь их остановить, махнул рукой.

- Беги! Спасайся!.. К Альдо, к Альдо! - кричал Степан, и, скорее, не этот повелительный голос, а искаженное в ужасе лицо его повлияло на Лючию, и она, соскочив с велосипеда, перепрыгнула через обочину, побежала огородами к садам. За ней вдогонку пустился было жандарм, но наперерез ему бросился Бусыгин. Вид у него был страшен, и казалось, он мог бы его задушить. Жандарм остолбенел, начал пятиться к автомашине, отмахиваясь рукою и зовя на помощь других. Тем временем Бусыгин сумел отбежать на некоторое расстояние, почувствовал себя безопаснее, начал подниматься в горы. Оглядываясь, он пытался найти Лючию и не находил.

Жандармы бросились догонять Бусыгина. Он уже слышал их крики, топот... Раздался выстрел, но, вероятно, пугающий, так как расстояние было небольшое, и пуля просвистела высоко над головой. Выстрел, однако, не обескуражил, а обозлил Бусыгина. Он выхватил из-за пояса пистолет и, остановясь, начал водить им на уровне лиц преследователей, предостерегая их: если кто посмеет подойти, получит пулю в лоб.

Чернорубашечники опешили. Боясь, что партизан и в самом деле может кого-то застрелить, начали действовать осторожнее: дав ему отбежать на некоторое расстояние, снова пустились за ним в погоню. Теперь и они все чаще стреляли из своих пистолетов и карабинов, всякий раз, однако, били невпопад, намереваясь этими выстрелами запугать партизана, чтобы потом принудить сдаться.

Расстояние до гор заметно убывало. Меж скал и в отлогих темно-бурых ущельях прядал туман. Туман мог легко укрыть человека. Жандармы, видимо, догадались об этом, поскольку двое из них начали забегать Бусыгину наперерез, норовя отсечь путь в горы. Бусыгин продолжал бежать напролом, вовсе не считаясь, сумеют ли они отрезать ему путь. И когда один жандарм очутился совсем близко от него, будто намереваясь подставить ему ножку или схватить, Бусыгин вдруг остановился как вкопанный и в упор выстрелил из пистолета. Жандарм охнул, схватился за живот ладонью и вяло осел на землю. Бусыгин прицелился в бросившегося на него из-за куста жандарма, нажал на спуск, но раздался лишь глухой щелчок - патронов в пистолете больше не было. Тогда он нагнулся к убитому, хотел выхватить у него из кобуры на поясе пистолет и бежать, отстреливаясь, дальше. Но в это время на Бусыгина навалились сзади двое... Какое-то время, поваленный, он еще отбивался, разбрасывая своих противников напряжением последних сил, пока не получил несколько ударов чем-то холодным и тяжелым...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Его вели через весь город. Полицейских участков много: в каменных домах под красной черепицей они разбросаны, как грибы мухоморы, по всему городу. Но карабинеры-чернорубашечники, поймавшие партизана, вели его именно в свой участок, расположенный на другом конце города. Вели на виду у жителей, полагая тем самым устрашить горожан. Трое карабинеров в черных мундирах с широкими белыми ремнями были весьма довольны тем, что именно они, рискуя своей жизнью, изловили партизана, к тому же русского, крупного детину, идущего сейчас впереди со связанными за спиной руками.

Каждый полицейский надеялся получить награду - ведь за поимку партизана немецкая комендатура обещала солидный куш. Об этом писали даже в расклеенных на стенах домов приказах с описанием примет, с фотоснимком пленного. Значит, птица в их руках действительно важная, жди теперь солидную награду.

Бусыгин был ужасно удручен, что опять попал в плен и перед этим мало отправил на тот свет врагов. Прихрамывая на ушибленную ногу, он передвигался медленно. Одежда на нем была порвана, и в таком рванье избитый Бусыгин будто нарочно выставлен напоказ глазеющим жителям.

Женщина в длинном до пят сборчатом одеянии, переходя через улицу и завидев пленного, подхватила одной рукой свои юбки, бросилась с криком прочь; мужчина-толстяк, сидевший в кафе, увидев полицейских, привстал и, приподняв длинную кружку пива, возгласил: "Вива!" У Бусыгина при виде пенной и, наверное, холодной влаги зажгло все внутри и, казалось, еще сильнее пересохло во рту... Старик нищий, просящий милостыню на тротуаре, увидев такого же мученика, как и он сам, быстро подтянулся на культяпках и подполз совсем близко к проезжей части дороги и протянул ему в кепке собранные монеты. Полицейский со злостью поддел ногой кепку, монеты посыпались под ноги Бусыгину, который посмотрел с жалостью на нищего и осторожно переступил через кепку.

Духота была стойкая, недвижимая: ни одна веточка не шелохнулась, ни один листок не оживился. Белое небо и белое солнце. Лишь в предгорьях, в той стороне окраины, куда его вели, собиралась лиловая туча. При виде этой сулящей дождь тучи у Бусыгина возникла мучительная и неутешная жажда, он покусал шершавые, потрескавшиеся губы. В уголках рта собирались капли пота, он слизывал их языком и этим унимал, скорее внушал себе, что унимает, жажду. Откуда-то подуло ветерком, запахло чем-то очень душистым и вкусным. Бусыгин начал дышать глубоко, будто стараясь напиться этими пахучими, медвяными запахами.