Василий Соколов - Вторжение

- Пишет, в каком-то переплете смертельном побывал... Весь, говорит, зарос. Только о ранах молчит, не хочет, наверно, расстраивать.

- Вестимо дело, - поддакнул Игнат. - Значит, объявился все-таки? И что он еще пишет?

- Больше, кажись, ничего. Поклоны шлет всем. И тебе и мне. Про Наталью особо пытает...

- Кланяется, значит, и нам, - сказал повеселевшим голосом Игнат. Ну-ну. Только вот Наталья-то свихнулась, дуреха!

Верочка на это ничего не возразила. Накинув на плечи вязаный платок, выбежала в сенцы, полезла в погреб, вырытый под избой. Скоро она принесла махотку с квашеным молоком и поставила ее на стол вместе с тарелкой блинов. Игнат ел степенно: обмакивал в густое молоко сложенный трубочкой блин, медленно отправлял его в рот, облизывал пальцы и опять тянулся к тарелке с ноздреватыми, пахнущими теплым пшенным паром блинами. Поев, он узнал, не приносил ли почтарь "Коммуну".

Верочка спохватилась, вспомнив, что не успела отдать отцу газету, которую второпях засунула в печурку, и принесла ее с торжествующим видом. Быстро убрав со стола, примостилась рядышком на лавке и ждала, как рассудит про войну отец. Сама она к сообщениям с фронта относилась хоть и серьезно, но мало что в них смыслила, а вот отец - иное дело...

По обыкновению, Игнат читал молча, шепча себе под нос. А на этот раз, уставясь глазами в сводку Совинформбюро, помрачнел и со стоном проговорил:

- Прут, окаянные! Чтоб им ни дна ни покрышки!

- Куда прут, батя? - простодушно спросила Верочка.

- К Москве подобрались, - и тяжко вздохнул. - Крутое время. Ты только погляди, куда немец махнул! Какие территории оттяпал! Украина в его руках, Крым... Не говоря уж о Белоруссии... Ума не приложу, доколь наши будут отходить? Пора бы уж окоротить и не дать себя в утрату.

- Батя, а сюда не придут эти фрицы? - встревоженно спросила Верочка.

- Не накликай беду! - строго покосился Игнат.

Больше за весь вечер ни отец, ни Верочка не проронили ни слова. Только и слышно было, как под окнами сердится поземка, завывает, гудит, того и гляди продавит рамы и ворвется в избу. Жар в печке дотлевал, добела накаленные часом раньше трубы сейчас потемнели, и на охолонувшем железо потрескивала окалина.

- Подложи кизяку, а то за ночь совсем выдует тепло, - попросил Игнат, собираясь залезть на лежанку.

- А где они, кизяки? Нету их, батя.

- Сходи принеси.

- Боюсь. Хоть озолоти меня - не пойду.

- Кого пужаться-то, глупенькая!

Не спеша, он оделся, вышел в сени, в остуженной темноте пошарил руками, сдернул с притолоки топор, чтобы заодно нарубить хворосту. Выходя наружу, он еле удержал подхваченную ветром дверь.

Ночь была синяя, наливная. Кругом избы и дальше, по селу, прокрадывался сквозь тьму смутный, дремный свет, мерцающий от снега, от луны, повисшей над примолкшими гумнами. Зима укутала Ивановку снегом: сиро и одиноко выглядывали из-под увалистых сугробов избы, амбары, длинные конюшни. Ветер мел сухой и колкий снег.

С минуту Игнат постоял у крыльца, слушая, как где-то на краю села жутко выли собаки, потом направился к новому срубу, в котором был сложен кизяк. Поскольку старый катух был снесен еще при закладке дома, Игнат сделал в углу сруба дощатый забор и поставил сюда на зиму козу. Ей бы тоже надо корму дать, постилку сменить, но не это занимало Игната.

Доска над дверью, оторванная ветром и висевшая на оконном гвозде, скрипела, и этот унылый звук вызвал в нем тоскливое чувство. Как никогда, пожалел Игнат, что новый дом остался недостроенным и вряд ли приведется его доделывать - не то время, да и кому в нем жить?

Увязая по колено в еще не слегшемся, рыхлом снегу, Игнат едва приблизился к срубу, как неожиданно внутри затрещали и повалились доски. В тот же миг из проема двери кто-то рванулся ему навстречу и, стукнувшись о дубовую верею, упал у ног. Игнат не отшатнулся, лишь глаза его застыли в удивлении. И прежде чем успел сообразить, кто бы это мог быть, серый, поджарый зверь махнул на гумна.

- Волк! - вскрикнул Игнат.

Забежав внутрь, он посветил спичкой: возле поваленного забора лежала коза. Она была зарезана какое-то время раньше, по, видимо, веревка, которой она была привязана, помешала волку унести ее, и теперь коза лежала с разорванным горлом.

Вскипая злобой, Игнат выскочил наружу и побежал. У ветел, росших на берегу реки, увидел волка: глаза его отливали то зеленым огнем, то оранжево-светлым, как впитанная снегом кровь. Это был, наверное, матерый волк. Он стоял пригнувшись и поджав хвост: видимо, жалел, что не удалось унести добычу. Вдруг он поднял морду и завыл протяжно и надрывно, перейдя затем на мелкий скулящий взлай.

Ожесточась, Игнат выхватил из-за пояса топор и пошел на зверя...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Всякий, кто видит реку в пору вешнего паводка, не может не восхититься ее могучей силой; поначалу, вскрываясь ото льда, она стонет, натужно вздыхает, скрипит, вырывается из пут, которые долго сковывали ее, и, наконец, взломав лед, выходит из берегов, и тогда неукротимо и безудержно ее течение, грозен бушующий порыв.

Как бы играя и веселясь, река убыстряет свой бег, проворно, совсем налегке несет неуклюжую громаду льдин, кружит их, разворачивает, опрокидывает, ставит стеной, окунает в пучину, и, погружаясь, льдины опять всплывают наверх и, увлеченные быстриной, тесно идут, ломают на своем пути преграды и сами ломаются, но движутся все дальше, подчиняясь гневной разъяренной стихии.

Вид ледолома поражает воображение человеческое. "Ну и силища, удержу нет!" - скажет сторонний наблюдатель, и неведомо ему, что сила вешнего паводка не в кутерьме льдов, не в реве реки, а в той внутренней силе, которая расковала реку, подняла льды и теперь гонит воды.

Силы накопления. Они живут и действуют в природе часто совсем неприметно глазу... Капели срываются с крыши поодиночке, долбят лунку в земле, собираются в лужицу, им становится тесно, и вот из переполненной лужицы бежит ручеек. А где-то в другом месте подтаявший на взгорке снег тоже исподволь копит воду, и она приходит в движение. До поры до времени два неокрепших ручейка бегут порознь, и каждый встречает на своем пути немало Преград. Трудными, неодолимыми кажутся ручейкам эти преграды, и, встретив их на пути, ручейки на какое-то время замедляют свое движение. Но, соединившись, они накапливают силы и быстрее прокладывают себе путь в лощину, куда спешат сотни таких же проворных ручьев. Лощина переполняется водой, она рвет перемычку и шумным потоком устремляется дальше, в реку. А в эту пору лед на реке уже дышит, гулко сопит, особенно по ночам. Прибылая вода уходит под лед, затем поднимает его, взламывает, и начинается паводок.

Так, из постоянного накопления сил, рождается движение.

Подобно вешним ручьям, которые сливались и давали движение разбуженным рекам, накапливались силы нашего народа, питавшие действующую армию.