Василий Соколов - Вторжение

- Присядь, Иван Мартынович, не к спеху, - предложил Гнездилов и подвинул стул, что с ним редко бывало.

Выдержав паузу, он заговорил:

- Как там в зимнем лагере? Морозы закрутили, беды бы нам не нажить.

- Собираюсь поехать. Велел машину заправить.

- На ночь глядя! Отложи, может, утихнет вьюга.

У Гребенникова отлегло от сердца. "Что это с ним? Вчера вскипел, а сегодня такая вежливость..."

- Нет, Николай Федотыч, откладывать не могу. Думаю, доберусь засветло и там переночую.

- Пожалуй, и я проехал бы с тобой, но дел уйма. За строевую с нас шкуру снимут. Надо тренировать. Придется сегодня же выводить командиров на плац. Да и вот посмотри... - Гнездилов протянул надорванный пакет со следами сургучных печатей. Гребенников осторожно вынул из пакета отпечатанное на машинке распоряжение, и, пока читал, лицо его мрачнело, брови тяжело опускались на глаза.

- Как это понимать?

- Мало понимать, надо делать, - ответил Гнездилов. - Требуют сдать коней, старое вооружение. Скоро, брат, пересядем на стального коня!

- А где этот стальной конь-то?

- Пришлют.

Раздумчиво почесывая висок, Гребенников снова нахмурился, потом достал папиросу, хотя и медлил зажигать. Николай Федотович поднес ему спичку, но тот не стал прикуривать, выждал, пока не погас огонек, и вздохнул.

- Странно получается, - сказал Гребенников. - Требуют сдать оружие, а нового не дали. И до какой поры ждать?

- Им виднее. Наше дело выполнить приказ.

- Приказ-то приказом, да вот как бы мы на бобах не остались... Время не то.

- Ах, ты вон о чем, - усмехнулся Гнездилов. - Но бояться этого нечего... Там люди тоже с головами сидят.

- Есть такая поговорка: "На бога надейся, а сам не плошай". Мы порой, сами того не подозревая, неверными действиями себе же вред наносим.

- Какой вред? - Николай Федотович вскинул жесткие, торчащие брови.

- А вот посуди, - продолжал Гребенников. - Иной начальник плесенью обрастает, а мы ходим вокруг него, как возле индюка, и страшимся не то что одернуть, а слово против обронить.

Гнездилов хотел было спросить, кто именно обрастает плесенью, но выжидающе промолчал. Хотя и верил он, что не найдется против него подобных улик, все же уточнять не решился - всякое может брякнуть. В душе он по-прежнему неприязненно относился к Гребенникову. Деланно улыбаясь, он спросил:

- Что же ты предлагаешь?

- Пожалуй, надо в округ написать... А может, прямо и к наркому обратиться...

- По какому поводу?

- А вот по такому, что за сургучными печатями скрыто, - сказал Гребенников и кинул на стол пакет.

- Вопрос этот щепетильный. Взвесить надо, взвесить, - заметил Гнездилов вставая. - Ну, не буду тебя задерживать, поезжай. И построже там... Да, кстати, я разработал мероприятия после инспекции... Возьми с собой. - Гнездилов порылся в папке, подал густо напечатанный текст на тонкой папиросной бумаге.

Гребенников, довольный, что новогодняя история кончилась мирно, порывисто вышел из кабинета.

...Часа через два Гребенников выехал. Погода была обычной: умеренный морозец, легкий ветер заметал в переулки снег, дымком курившийся возле изгородей. Но стоило Гребенникову выехать в открытое поле, как закружилась метель. Тугой, рывками бьющий ветер гнал и гнал по равнине волны снега, переметая дорогу. Потрепанную, дребезжащую "эмку" продувало насквозь; она то непослушно скользила по наледи, то зарывалась в сугробе, и тогда мотор так натужно ревел, что машина дрожала как в лихорадке.

Нельзя было ожидать, что метель скоро утихнет. Гребенников подумал: "Стоило ли пороть горячку - ехать к такую стужу?"

Машина с трудом пробилась до опушки леса, а дальше - ни пройти, ни проехать. Дорогу совсем занесло снегом.

- Проезда нет, товарищ комиссар, - сокрушенно сказал водитель.

- На нет и суда нет. - Гребенников хотел выйти из машины и едва повернул ручку дверцы, как ветер рванул ее и крупинки снега жестко хлестнули в лицо.

- Метет...

- Может быть, вернуться, товарищ комиссар, пока не поздно, предложил водитель. - Иначе пути совсем занесет.

"А каково бойцам там, в лесу?.. Наверное, вот так же клянут погоду. Сидят, поди, и оттирают окоченевшие руки. В такую погоду и костра не разведешь. И почему только они должны страдать, терпеть лишения? Чем они хуже меня, Гребенникова?" Подумав так, Иван Мартынович с неожиданной решимостью сказал водителю:

- Ты вот что... поезжай обратно. А я пойду.

- То-ва-а-рищ комиссар, - начал было водитель, но Гребенников перебил:

- Нет, нет...

Водитель смолк, знал: не переубедить.

- Тогда хоть возьмите мои валенки...

Машина, барахтаясь в снегу, медленно начала удаляться. Гребенников долго глядел вслед, пока не скрылась она в метели, и зашагал в сторону леса, превозмогая осатанелый ветер, готовый свалить с ног.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Много лет Шмелев жил в Ленинграде и теперь снова приехал сюда в отпуск из глухоманного лесного края. Он дивился всему, что было знакомо и дорого, но уже понималось по-новому, рождало сложные чувства радости и душевного смятения.

Дни в эту пору необычайно короткие, и если летом, во время белых ночей, люди отвыкают от темноты, то теперь даже днем город освещался, и Шмелев, вместе с женой Екатериной Степановной бродя по площадям и улицам, видел, как сквозь туманную хмарь вонзился в небо подсвеченный косыми лучами негреющего солнца шпиль Петропавловской крепости. И эта крепость, и дышащая подо льдом Нева, и кованая вязь перил на мостах, и Зимний дворец с изумрудно-зелеными, как озимь, стенами, и мятежный. Петр, скачущий на медном коне, - все, решительно все вызывало в его душе гордое поклонение.

Оглядывая город, Шмелев испытывал несхожие, но одинаково волнующие чувства. Серые громады зданий, тяжелые мосты через Неву, низкое небо и сам воздух, словно бы наполненный тяжестью, - все придавало городу суровое, почти угрюмое мужество.

По вечерам, невзирая на промозглую сырость, люди гуляли по туманным улицам и площадям, по гранитным набережным, вдоль капризно вспухшей Фонтанки. И казалось, все им нипочем: ни эта сырость, ни ветры, дующие из каждого переулка. Проходя через Неву, Шмелев остановился возле каменно-хмурого Нептуна, подвел жену к перилам, и они долго стояли, глядя вниз, на спокойные полукружья спуска.

- Катюша, видишь? - подмигнул он, обращая ее внимание на прижавшуюся к обледенелой каменной стенке молодую пару. - И холод не берет!

- Тише, не пугай, - улыбнулась она темными глазами.

Они свернули с моста и пошли вдоль набережной.

- А помнишь этот подъезд? - кивнул Шмелев на глубокую арку, ведущую во двор высокого дома.

Катя с недоумением пожала плечами.

- Неужели забыла? - допытывался Шмелев и тихо усмехнулся: - Помнишь, как мы поднялись на самый верхний этаж и ты сказала: "Ой, жалко, как мало этажей!"