Василий Соколов - Вторжение

- Все погоди да постой, - посетовала Верочка и, враз позабывшись, стала прохаживаться по бревну.

- Батя, а где же они будут спать? - по простоте душевной спросила Верочка.

Отец посмотрел на нее злыми глазами.

- Кому сказано - не мешай! Убирайся вон! - указал он рукой, и Верочка, опустив голову, нехотя побрела в избу.

Оставшись наедине, Игнат и Митяй глянули один на другого, вздохнули и разом отвернулись, будто догадываясь, что добрая их затея пошла насмарку. Впрочем, у Игната, видно, теплилась надежда, что дело еще поправимо.

- Я с нее востребую! По всем статьям востребую! - погрозился он кулаком в сторону старой избы, а свату сказал миролюбиво: - Ты поменьше слухай... Собака лает, ветер носит! Много у нас пустомель, языки бы им поотрубать!.. Наталья моя хоть и, по правде сказать, внутренний огонь имеет, а вольности не позволит. А ежели - не дай и не приведись! оступится, так я ее сумею поставить на место. - Потом тяжко вздохнул и добавил: - Значит, разлад у нас? Супротив стройки идешь? А я-то думал, чего это стекло не привез... Про разные мне болезни толковал... Тоже хорош сват!

- Не возводи тень на плетень, - ответил Митяй. - Строить я согласный, и даже супротив пирамиды не встану. Только глаз не спускай с молодайки...

- Говорю тебе, хвост прищемлю! - сердито буркнул Игнат. - А ежели не слажу, тебя позову. Вдвоем-то управимся! Сообща суд учиним! - После таких грозных слов, долженствующих положить конец всяким разногласиям, Игнат взял в руки топор и начал тесать бревно. Но теперь работа подвигалась медленно. Покалывало спину, зудели от усталости натруженные руки. К тому же вечер наступал стылый, совсем весенний.

За Митяем скоро пришла жена. Зябко кутаясь в черную шаль, Аннушка обвела сватов пытливым взглядом и вдруг всплеснула руками:

- Мужики, да вы окосели? Пожар вон, а они...

- Брось беду накликать, - буркнул Митяй. - Похолодание идет, солому жгут на бахчах, чтоб не померзло.

- А я-то думала - пожар, - немного остепенясь, сказала Аннушка и, точно бы в свое оправдание, продолжала: - Бывалыча, коль пожар - так чисто праздник. По улицам - тройки с колокольцами да бубенцами. Со звоном. На передней сам начальник: "Эй, граждане, выходи пожар тушить!" - Аннушка передохнула. - А нынче не пожары, а черт те што! Проедут, а куда едут никто не знает. Может, сосед горит, а ты спишь, тебя не тревожат. Нервную систему берегут. А что мне нервы, если телок в хлеве сгорит...

- Ну, хватит, мать, хватит. Пойдем рассаду прикроем, - перебил Митяй и как можно вежливее попрощался с Игнатом, ушел.

Погода и вправду испортилась. Низкий, со степи дующий ветер был колючим, острым. И травы, будто чуя холод, свертывали в трубочки листья, клонились к земле.

"Того и гляди, ударит мороз", - тревожно подумал Игнат, чувствуя озноб и видя, как на бревна, на травы ложится мглисто-седая пелена поздних заморозков.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Из-за дальнего косогора, подсвеченного на хребтине блеклыми лучами затухающего солнца, крутыми волнами накатывались вихри. Холодный, пахнущий разнотравьем ветер гнал по околице кутерьму пыли, мотки сохлого бурьяна, перекати-поле. С крыши Игнатова амбара сорвал клок соломы и, разметав над огородом, понес через задворье. На какую-то минуту ветер стих, присмирел, точно надоело ему сдирать с крыш вислые стрехи, но вдруг снова налетел с бешеной силой, вырвал у Игната из-под пояса холщовую рубаху, вздул ее парусом и погнал самого, прижимая к забору.

В сенцах Игнат пошарил вдоль стены, некстати под рукой оказалось решето; чертыхнувшись, Игнат запустил его на чердак.

Куры, дремавшие на шесте с подсунутыми под крыло головами, всполошились, закудахтали. Петух вскинул шею, сердито клюнул соседнюю хохлатку, словно пытаясь унять переполох. Жердь не выдержала его воинственных движений, и петух грузно упал в провал темноты, совсем не радея о своей жизни. Но ему прямо-таки повезло: он угодил на спину хозяина и, спрыгнув, захлопал крыльями, опрометью бросился через лаз наружу.

Игнат сопроводил его бегство ядреным словом и продолжал искать то, без чего сейчас не мог обойтись. Наконец нащупал в потемках кнут, размотал витой, с бахромой у рукоятки, ремешок. Для полноты гнева ему не хватало теперь Натальи.

Он шагнул в избу, широко расставил ноги и застыл на месте, увидев в смежной комнате Наталью. Она стояла у окна, спиной к нему.

- А ну, повернись!

- Чего, батя?

- С кем вожжалась?

Наталья с притворным удивлением посмотрела на отца, усмехнулась.

- За-по-рю-ю! - заклокотало в груди у Игната, и, хрустя челюстями, он замахнулся кнутом.

Наталья метнула на него дерзкий взгляд, потом шагнула вперед, выпятив правое плечо и слегка обнажая из-под кофты грудь. Обжигая отца пылающими угольками глаз, она бросила с непокорной гордостью:

- Бей! Чего же медлишь?.. Я вся тут!

К отцу подскочила Верочка, бледная, дрожащая.

- Цыц! Сикуха! - хлобыстнул кнутом Игнат. Верочка увильнула вовремя, и на перегородке, оклеенной розовыми обоями, остался грязный витой след. Отец вяло опустил руки. "Значит, все правда. А еще сваливала на скотину..." - подумал он, имея в виду недавний след на траве.

Грозно озираясь, он помедлил, все еще перекипая в гневе, и, ссутулясь, вышел. Долго гремел опять в сенцах.

- А, черти, совсем от рук отбились! - доносилось через незахлопнутую дверь. - Податься от вас! Глаза бы не глядели!

На ночь в избу не вернулся, хотя и дежурить не пошел. Взял кожух, ушел на погребицу, где с незапамятных времен лежала изъеденная мышами пакля. Не засыпал, многое передумал. Вспомнил первую жену свою, потерянную на Черноморье. "Да уж, чему суждено, тому и быть. Не дай бог, ежели и Наталья свихнется. Худо будет. Совсем худо".

Не спали и дочери. Верочка чувствовала непонятную обиду и, уткнувшись головой в подушку, рыдала.

- Ну, чего ты дала волю слезам? Не надо! - успокаивала Наталья, гладя ее мокрое лицо, растрепанные волосы.

- А батя бросит нас, да? - всхлипывая, спросила Верочка.

- Да ты что?.. Никогда! Он же без нас дня не может прожить.

Разобрав постель, Наталья легла вместе с сестренкой, хотела успокоиться, но не могла совладать с собой и лежала с открытыми глазами.

По сей день Наталья помнит, а что не припоминала, старалась представить силой своего горячего воображения, как ее мать сошлась с чужим дядей, у которого и глаза, и волосы, и даже лицо были сизо-черными, как угли. И одежда на нем была черная. Заходил он в дом вечерами, задаривал ее, маленькую Неллу, леденцами. Потом мама уходила с дядей, а ее оставляла домовничать. Девочка натерпелась страхов, сидя в пустой хате и прислушиваясь к завыванию в трубе. Мать нередко заставала ее спящей за столом или в старом, обшарпанном кресле. Однажды дочка не захотела остаться одна, пошла, крадучись, за ними следом. Возле каменной ограды, что спускалась прямо к морю, она притаилась, довольная тем, что мама и дядя рядом и ей, Нелле, совсем не страшно!