Григорий Костюковский - Напряженная линия

Впереди виднелось голое поле с вражескими траншеями, глубокая лощина, за ней, на горе, село Чемериское.

Тонко, густо, басовито выли, визжали вверху немецкие мины; снаряды — эти летели дальше в тыл. Некоторые, летевшие с негромким шипеньем, рвались вблизи нас. Может быть, противник готовится нас атаковать?

Я сидел в четырехугольной яме, в нескольких метрах справа от окопа комбата.

— Чаще связь проверяй! — крикнул мне из своего окопа Оверчук.

— Работает, — отвечал я.

Пылаев и Белкин сидели рядом со мной.

— Что это она? — спрашивал Белкин, показывая на мечущуюся по дну окопа мышь. Мышь бросалась на стенку, срывалась, бросалась снова. Каждый близкий разрыв делал ее прыжки выше.

— Смерть чует, — сказал Пылаев.

— Но-о? — с опаской покосился Белкин. — Они ведь и вправду чуют пожар, воду, смерть…

Я прервал его:

— Ничего она не чует, нас боится.

— Ангара, Ангара, Ангара! — надрывался Пылаев. — Молчит, порыв…

— Белкин, на линию! — приказал я.

Солдат выполз из окопа и, возвышаясь над землей горбом вещевого мешка, стал переползать вдоль линии.

— Быстрей! — торопил я.

— Я и то! — крикнул Белкин, вскочил, побежал, упал, снова вскочил…

Свистели, жужжали осколки, а он бежал вперед, держа провод в руке.

Чуть высунув голову, я следил за ним. Порыв где-нибудь у траншеи. «Ротный телефонист медлит», — злился я. Белкин опять вскочил, дернулся, подался вперед, рухнул на бок и забороздил ногами.

Из траншеи, до которой Белкин не добежал, выскочила маленькая фигурка, устремилась прямо к Белкину. Это спешил связист из роты. Вот он уже около Белкина, откинул от него мешок, перевернул на спину. Потом отполз в сторону и надолго залег.

— Не стукнуло ли его? — беспокоился я.

— Не знаю. — Сидевший рядом со мной Пылаев с тревогой глядел на меня: следующая очередь идти на порыв была его.

— Нет связи? — спросил комбат.

— Нет, — ответил я.

Пылаев съежился, нажал зуммер. Ответа нет. Еще раз нажал.

— Пойду! — вздохнув, сказал он. Но в это время пискнул зуммер.

В этот день противник так и не поднялся из своих траншей. Видимо, стрелял лишь в расчете вызвать ответный огонь и тем обнаружить расположение позиций наших батарей. Но наша артиллерия не отвечала. К ночи огонь врага стих.

А на следующий день утром ударили наши пушки. В небо врезались огненные вихри: в оркестр артподготовки вступили гвардейские минометы. Все сотрясалось, дрожала земля, казалось, кто-то наносил по чугунным листам громовые удары. Бьют молоточки, молотки, молоты. Стоял сплошной гул.

Меня охватило боевое волнение. Ведь я уже знал, что Оверчук только что получил приказ подымать батальон в атаку. Я видел, как готовились солдаты. И сам встал во весь рост.

— Пошли! — крикнул Оверчук.

— Сматывай линию! — сказал я Пылаеву.

Впереди бежали уже поднявшиеся для атаки солдаты.

Бильдин и два пулеметчика тянули на лямках ковыряющий землю стволом «максим».

Прямой наводкой по наступающим била вышедшая на бугор немецкая самоходка «пантера».

Все в дыму, в смраде, в гуле.

Неподалеку от нас к опустевшей траншее подъехала автомашина с гаубицей на прицепе. С «доджа» спрыгнул рослый полковник, начальник артиллерии дивизии. Увидев выползшую на бугор «пантеру», он скомандовал:

— Огонь!

Рявкнула отцепленная от грузовика пушка. «Пантера» дернулась, опоясалась дымом.

— Ха-ха-ха! — загрохотал дюжий полковник. Он стоял выпрямившись, наблюдая в бинокль.

«Завороженный», — с восхищением думал я о полковнике.

Батальон Оверчука занял первую траншею противника. Мы перешли туда, протянули линию. Огрызалась немецкая артиллерия. Сгорел подожженый снарядом «додж». Начальник артиллерии, сев к нашему телефону, плевался, кричал в трубку:

— Пять-семь, пять-семь! Огонь! Огонь!

Ефремов пришел в занятую батальоном траншею.

— Рассчитаю! Толкутся на месте. Рассчитаю! — ругался он в адрес приданных танков. Танки маневрировали левее по лощине, их сдерживал огонь врага. Комдив часто оборачивался к следовавшему по его пятам радисту с рацией на спине, отдавал приказания.

Опять заговорили наши батареи. Солдаты снова поднялись и, обходя разложенные по полю мины в деревянных шкатулках, через мокрый овраг вступили в деревню.

Возле хат валялись трупы наших солдат и немцев. В канаве вверх лицом, широко открыв рот, лежал головой на вещмешке убитый солдат.

Над селом крутились три «юнкерса». Пробегали спешащие куда-то бойцы. Брызжа грязью, заполняя все окрестности ревом моторов, проносились через село наши танки.

Я считал их: десять, двадцать, тридцать… шестьдесят. Машины ушли туда, где скрывался багровый диск солнца.

Прорыв совершился.

Немцы отступали к Бугу. Они старались оторваться от нас.

Оверчук, с которым я шагал рядом, вел свой батальон напрямик, полями. Было раннее туманное утро. Я высказал опасение, не собьемся ли с дороги? Оверчук ответил:

— А карта для чего? Мне все равно, туман или дождь, ночь или день.

Я с уважением глядел на Оверчука: на войне смелому да умелому — почет.

Завеса тумана редела, выползали из-под нее кусты, мохнатые и сонные. Вырисовывались впереди призрачные контуры домов.

Прибежал разведчик. Едва отдышавшись от быстрого бега, крикнул:

— В селе впереди немцы!

— Командиры рот, развернуть людей в цепь! Радист, брякни вверх: «два» принял бой, заданный квадрат, — распорядился комбат.

Тяжело ступая по сырой пахоте, солдаты, развернувшись в цепи, пошли на деревню.

— Связь тянуть? — спросил я комбата.

— Подожди, — помедлив, ответил он. — Пройдет пехота еще — тогда.

Оверчук, следя за своими ротами, остановился в небольшом леске, встретившемся на пути. Здесь он определил место НП батальона. Оверчук дал команду окопаться, и мы забрались в наскоро вырытую щель. Подоспели противотанковые сорокапятимиллиметровые пушки.

Командир артиллеристов, ступая кривыми кавалерийскими ногами, подошел к нам, пробасил:

— Спрятались, хорьки! Куда бить?

— Бей по краю села, лев, — огрызнулся Оверчук, слегка высунув голову из окопа.

— Да ты не серчай. И правильно зарылись, чего гробить себя зря, — захохотал, оскалив крепкие желтые зубы, артиллерист.

— Ох и гвоздь ты! — улыбнулся Оверчук.

Они вместе с начала войны и знают цену друг другу.

— Такие уж мы, сорокапятчики! — И, обернувшись назад, артиллерист зычно подал команду:

— Огонь!

Бережно поддерживая полы шинели, приблизился новый командир минроты, изящненький лейтенант. Он шагал осторожно, точно боялся запачкаться. Я взглянул на на него и безошибочно угадал, что лейтенант на передовую попал впервые.

— Где это вы гуляете? — стал отчитывать минометчика Оверчук.