Григорий Костюковский - Напряженная линия

Увы, с Ефимом повидаться мне не пришлось: оказалось, что он на сборах при штабе армии и вернется лишь через несколько дней.

Огорченный, я пошел в батальон Оверчука.

— Что ж, — сказал Оверчук, когда я доложил ему о прибытии. — Побудь пока в резерве, находись при КП батальона, а там видно будет.

Я поинтересовался, как обстоят дела во взводе связи. Там все были новички. В недавних боях батальон понес большие потери. В нем осталось всего семьдесят шесть активных штыков; связистов — семь. Заместителей комбата по политической и строевой части не было — оба погибли, новые еще не назначены.

Я устроился на жительство в землянке Оверчука. Целыми днями его не было — и при малом количестве людей у командира найдутся дела. А я, свободный от какой-либо должности, валялся на нарах. Что мне оставалось делать?

Однажды в землянку нежданно-негаданно ввалился Каверзин.

— Прибыл на должность замкомбата! — сообщил он.

— Как ты сюда попал? — изумился я.

— Из медсанбата.

— Разве тебя опять ранило?

— Ранило. Я ведь после того, как мы вместе в госпитале лежали, повоевать уже успел, в ногу меня легонько пулей колупнуло. Ранение пустяшное, в госпитале отдыхал просто. Ну и орден Красной Звезды там мне вручили, еще за корсунские бои. А из медсанбата — сюда. Должности штатной не было, согласился пока на замкомбата.

С этого же дня мы с Каверзиным стали ходить по ротам — проводили занятия, беседовали с солдатами. Поздно вечером мы усталые возвращались к себе в землянку. Нас ожидал Пылаев с неоднократно подогреваемым ужином.

Однажды ночью меня разбудил Пылаев:

— Товарищ лейтенант, всех офицеров вызывают к командиру полка!

Мы с ним вышли из землянки. Было очень свежо и очень темно. На юго-западе порхали далекие светлячки ракет.

В просторном штабном блиндаже за самодельным столом сидел командир полка подполковник Сазонов, низко нагнувшись над картой, освещенной неярким лучом аккумуляторного фонаря. За это время, что я его не видел, у него добавилась звездочка на погонах и ряд глубоких морщин на лбу и у глаз. Глаза… Они по-прежнему были бесстрашными, с проникающим в глубину души взглядом. Мне нравился Сазонов своей смелостью, расчетливой медлительностью, умением командовать в бою. Когда все собрались и вынули карты, он стал объяснять задачу, водя по карте толстым пальцем:

— Сейчас же свернуть свои хозяйства: идем подменять передовые части, вот сюда. Боевой порядок принимаем такой: первый, второй, третий батальоны с востока на запад. К трем ноль-ноль прием закончить. Моя квартира — северо-западная окраина Циганешти. НП мой на высоте 293. Комбатам выбрать НП по усмотрению. Как только связисты дадут нитку, доложите мне.

Полк ушел за реку Жижию, в первый эшелон.

Комбат из дивизии, занимавшей до этого оборону, указал нам свои траншеи, передал схему заминированной полосы. Предупредил, что минировали еще весной. Все заросло травой; противотанковые мины еще можно найти по схеме, а противопехотные немыслимо.

Пока оформляли акт приема и сдачи, Оверчук разговаривал с комбатом, который передавал нам оборону, спрашивал его:

— На формировку пойдете?

— Да нет, какая там формировка, — недовольно бурчал комбат. — Под Яссы бросают… Только здесь обладили и — на тебе! Вы-то на готовенькое садитесь. Сколько мы трудились, пока траншеи отрыли в полный профиль… Распишитесь в акте, да пойду. А то как только рассветет — пошевельнуться не дадут немцы и румыны. Они на господствующих высотах сидят.

В четыре часа утра с вражеской стороны ухнули орудия. Словно перегоняя друг друга, стали падать вдоль траншей снаряды и мины. Телефонная связь с ротами рвалась. Посыльные прибегали мокрые, ошалевшие, едва переводя дух. Сведения их были разнохарактерны: один уверяли, что движутся сотни немецких танков, другие — якобы видели уже в пятидесяти метрах от наших окопов наступающих румын и венгров.

Оверчука ранило. За него остался Каверзин, но он ушел в роты, и на КП батальона около телефона оказался один я.

Командир полка и его начальник штаба требовали от меня точных ответов. Какой силой перед батальоном наступает противник? Есть ли танки? Сколько их?

Но что я мог сообщить?

От траншей батальона до меня было не больше трехсот метров, но за дымом разрывов я ничего не видел. Прижавшись к стенке окопа, я глядел, как ручейками струится по стенкам сотрясаемая взрывами земля. Наконец из роты позвонил Каверзин и приказал мне перевести КП в ротную траншею.

— Тяните нитку за мной! — крикнул я полковым связистам и выпрыгнул из окопа. Побежал, припадая к земле — при близких разрывах трудно от нее оторваться.

Артиллерия противника переносила свой огонь в глубь нашей обороны. Пришел черед авиации. Десятки «юнкерсов», зловеще посверкивая крыльями, налетали, сбрасывали бомбовый груз. Появились наши истребители. Они всаживали трассирующие очереди в хвосты и спины вражеских бомбардировщиков. Те падали, кружась в дымовом вихре.

Перебегая, я видел, как загорелось Циганешти, загорелся лес на высотке за селом.

Все отчетливей и отчетливей в общем гуле слышались голоса наших пушек. Их снаряды неслись над нами, и это бодрило. Почти у самой траншеи я упал: совсем близко разорвался снаряд и что-то тяжелое ударило по ноге. Нет, меня не ранило. Головой на моем сапоге лежал полковой связист. Я освободил ногу и спрыгнул в траншею. Пылаев — за мной.

— Ну, как здесь? — спросил я у пожилого солдата, испачканного в глине и земле.

— Та ничего, терпим.

Я окинул солдата взглядом: вид мало воинственный, худой, среднего роста, лицо темное от загара. У пояса отвисли две сумки с гранатами, в жилистых руках автомат стволом вниз.

— Зачем так оружие держишь? В немца целься, не в землю.

— Це я так, пока з вами говорю, — заморгал глазами солдат и улыбнулся, обнажив желтые, прокуренные зубы. Было в этой улыбке что-то покровительственное.

Слегка нагнув голову, я пошел по траншее. Солдаты прижимались к стенкам, пропуская меня.

В траншее находились наскоро перебинтованные раненые, идти в санчасть они не хотели и держались бодро. И я, глядя на них, почувствовал себя увереннее.

— Потерь много, ротный? — спросил я у молодого лейтенанта, командира роты.

— Один убитый и три раненых, — почему-то шепотом ответил лейтенант и перебросил пистолет из правой руки в левую.

В траншею спрыгнули красные вспотевшие полковые радисты.

— Танки! — передал кто-то из них сдавленным голосом.

Все зашевелились, забеспокоились. Прибежал Каверзин, волоча за ствол противотанковое ружье. Сдвинув на ухо пилотку, он примостил ружье на бруствере и стал ждать, отдав команду приготовить гранаты.