Олег Терентьев - Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы

«Мне бы хотелось, чтобы фильм был организован по законам музыкальной драматургии, чтобы в нем была использована пластика и даже балет. Жест и мизансцену я буду строить вместе с балетмейстером. Речь будет построена музыкально. Когда я начну работать с композитором, некоторые фразы будут ритмически меняться, в зависимости от музыки». (2)

«В одном из эпизодов руководитель подполья Бродский-Воронов танцует испанский танец. Это было сделано виртуозно. Геннадий Полока рассказывал, что балетмейстер, поставивший танец, очень высоко отозвался о Высоцком как о танцовщике...

Жаль, что в картину — даже в (...) реставрированный вариант — не вошло несколько эпизодов с участием Высоцкого». (17)

«У нас не было никогда никаких разговоров о том, как мы сделаем ту или иную сцену. Все это они с Подокой между собой обговаривали. Я помню жесты Высоцкого, когда он буквально на пальцах показывал Геннадию Ивановичу свои очередные задумки, Ну и, разумеется, в любой сцене он потом был ведущим». (8)

«У Высоцкого с Подокон с до жилиеь необыкновенно теплые отношения. Они подолгу о чем-то беседовали и просто искали общения друг с другом. Нам со стороны было просто приятно на них смотреть. Володя очень активно интересовался всем, что происходило в картине. Он приходил на съемки даже в те дни, когда сам не снимался. Садился, смотрел и — это запомнилось — очень йного общался со всеми. Всегда был веселый, заряженный на работу, готовый помочь любому. В общем, весь он был, как ртуть, как такой комочек энергии, и все работав шие в картине старались быть к нему поближе». (7)

«Меня тогда поразило свободное общение Геннадия Ивановича и Высоцкого, совершенно не укладывающееся в рамки моих представлений о субординации актера и режиссера. (После, на других картинах, я с горечью убедилась, что была права в своих первоначальных представлениях, а их отношения дружеские — исключение. К сожалению, я с этим столкнулась на первом моем фильме. Почему «к сожалению»? Потому что к хорошему легко привыкаешь, а потом...) Полока его как-то ласково все время называл: Володечка, Вовочка, Володенька. Чувствовалось, что они хорошо знают друг друга и очень уважают. Какие-то творческие разговоры у них все время были. И меня это поражало: мой партнер что-то постоянно сам придумывает, изобретает, а режие сер вроде бы только кивает. Ну, например, в одной из сцен Высоцкий, вставая из-за стола, нечаянно^ задевает головой лампу, висящую над ним. Самое естественное: ой, извините! или чертыхнуться. А он тут же говорит: «Вот! Гена, там еще есть подобная сцена,— так я и там ударяться буду». То есть он мгновенно нашел характерный ход. Или когда случайно вбежа ла в кадр собака, Высоцкий сразу: это находка!..» (8)

«С самого начала, с первых шагов, он стад единомышленником режиссера (...). Высоцкий четко сразу уловил одну струю, которая его лично как артиста сближала с героем. Дело в том, что Бродский — конспиратор. Он все время кем-то притворялся, то моряк, то грек... Он все время натягивает на себя разные личины, играет. И только оказавшись в тюрьме, перед лицом смерти, он вдруг испытывает освобождение и остается самим собой. И это, оказывается, наслаждение, это — свобода.

Это очень поразило Высоцкого и в пьесе, и в сценарии. Он именно за это ухватился, считая, что здесь — соединение судьбы актера и героя. Он тут же решил, что нужно написать «Балладу о деревянных костюмах». Вот этой балладой должна кончиться роль и должна кончиться жизнь этого человека». (1)

«Я снимался б (...) Одессе, в двух разных картинах. Одна из них называется «Интервенция» (...). В этой картине я играл роль большевика-подпольщика Бродского - очень рискованного человека, который действовал в Одессе. Его фамилия Ласточкин была — это (...) просто переменили фамилию в литературе. А это был известный (...) революционер». (9)

«Его именем названа улица в Одессе. Это был удивительный человек — вездесущий, такой неуловимый Янус. Его знали все, его искали, за него предлагали бешеные деньги интервенты, когда они пришли (...) в Одессу. А [он] (...) вместе с группой (...) — еще несколько человек (...) — проводили агитацию в войсках интервентов. И это закончилось полным про валом интервенции, потому что французские солдаты отказались стрелять в наших. И он был арестован. Его пытали, и потом его повесили (...). Он умирает с сознанием исполненного долга». (10)

«Я играю там (...) человека, который сделал (...) все, что возможно в этой жизни (...). И потому он идет на смерть без истерик, довольно спокойно, понимая: ну что ж, так пришлось. Он выиграл все-таки, Несмотря на то, что погибает». (9)

«Летом 67-го в Одессе, где снималась натура картины, мы встретились с Высоцким (...). Невысокий, хорошо сложенный, выглядит старше и мужествен нее своих неполных тридцати.

Разговаривая, смотрит в глаза собеседнику. Уважительно выслушивает. Быстро и четко формулирует свою мысль.

До «Интервенции» у меня за плечами был опыт работы в тридцати картинах (...) в качестве режиссера трюковых эпизодов (...). Постановщик трюков должен быть психологом, чтобы безошибочно определять психоэмоциональное состояние актера или каскадера перед съемкой, их готовность и решимость выполнить задуманное, а в непредвиденных ситуациях мгновенно принять правильное решение, часто единственное.

Чтобы выяснить, на что способен Высоцкий, начинаю завуалированные расспросы, но Володя, сразу поняв, куда я клоню, стал меня успокаивать, утверждая, что все, написанное в сценарии, и все, что потребуется, он выполнит без дублеров. После первых же репетиций я убедился, что мои опасения были напрасными. Володя не только легко повторял предложенное, но (...) и сам предлагал все новые усложнения действий». (17)

«К работе Высоцкий подходил очень ответственно. На себя, свои неудобства, внимания не обращал — главное, что бы лучше получилась картина. Помню сцену в кабаке, где Бродский должен был прыгать с балюстрады. Высоцкий делал это сам. И в каком-то из дублей сорвался, полетел вниз. Было видно, что он очень смутился, когда упал. Но самое удивительное, он не прервал сцену. Была небольшая заминка, секундная пауза... и он дал знак продолжать. Мы все ахнули, замерли. И подбежать нельзя, узнать, сильно ли он ушибся,— съемка-то продолжалась.

Или когда он по бочкам бегал... Высоцкий, долго ходил около них, просматривал, вымерял, что-то про себя рассчитывал. А затем уже при съемке, когда я замешкалась,— слышу, он кричит: «Да беги же ты!..» То есть он успевал и сам играть, и за сценой следить — меня вести. Словом, все делал сам, хотя можно было воспользоваться услугами дублеров — они у нас были. И Геннадий Иванович говорил: «Володя, давай лучше ребята сделают». А Высоцкий отвечал: нет, нет, нет... Для меня это было первое столкновение с таким каскадерством». (8)