Влада Баранова - Память о блокаде в семейных рассказах

Информант:…я в детстве очень боялась войны. Ну просто катастрофически боялась. Уснуть не могла. Вот. И поэтому для меня все темы вот именно той войны, как бы это и блокада в том числе, ну то есть они для меня не то чтобы болезненны, но я вот как-то их чувствую (Там же).

Респонденты описывают блокаду как стрессовую ситуацию, пограничное состояние между жизнью и смертью. Именно индивидуальный опыт существования в невыносимых условиях наиболее актуален для образов блокады, конструируемых «вторым поколением». Через образы блокады могут восприниматься кризисные ситуации в жизни самого респондента:

Информант: Вообще, на самом деле, особенно остро вот я задумался о том, что было в блокаду, когда я в свое время на войне довелось побывать, когда я попал в окружение. Мне пришлось несколько дней посидеть без еды в одиночестве и еще и в окружении. Вот тогда, я не знаю, то ли… раненый был, то ли в шутку, то ли всерьез, как-то я вот сейчас не могу сказать, тогда мне казалось, что вот это моя блокада началась. <���…> Ну знаю, после этого, наверное, я всегда с трепетом относился к этой теме блокады и очень уважаю людей, которые, так сказать, жили в этой блокаде и выжили или не выжили, но мне кажется, что мое уважение только возросло после того, как я на себе немножко испытал какое-то жалкое подобие того, что они пережили (№ 0202002; м., 1969 г. р.).

Сравнение интервью с блокадниками и интервью с их детьми позволяет выявить некоторые трансформации тех образов блокады, которые конструирует следующее поколение. В воспоминаниях блокадников описывается лишь фактическая сторона негативных поступков жителей города (таких, как мародерство, каннибализм), и, как правило, подобные рассказы не содержат этических оценок. В интервью с детьми блокадников они получают моральную оценку. Для многих респондентов подобные эпизоды в рассказе служат поводом для рассуждения на тему невыносимых условий, меняющих людей, человеческой природы, тонкой грани между нормой и безумием и так далее. Другое значимое отличие образов блокады, конструируемых следующим поколением: в рассказах детей блокадников почти отсутствует пафос победы, противостояния, героизма. Подобные мотивы характерны даже для рассказов блокадников, скорее негативно воспринимающих официальную советскую идеологию и созданные ею рамки восприятия военных событий. В интервью с детьми блокадников практически не встречается такая интерпретация событий: упор делается не на подвиг, а на страдание, не на героизм, а на трагическое положение, в котором оказались родственники и все жители города. Иногда респонденты прямо отмечают разницу между своей и родительской оценкой блокадных событий:

Информант: То есть у них не было никаких таких мыслей, что зачем, допустим, город таким испытаниям подвергли? Что не лучше ли было как-то цивилизованно как-то к этому подойти, чтобы люди не жили в условиях, как при каменном веке, в мороз и без электричества, без всего. То есть даже мыслей… То есть они все жили победой, вот это все. То есть совершенно другое сознание было, не такое как у нас. Главное — вот это светлое будущее, а вот мы такие тут должны все это переносить стойко, что это все… нехорошо, но, по крайней мере, так надо. Совершенно патриотические люди, в общем-то… (№ 0202010; ж., 1953 г. р.).

Для рассказов детей блокадников значима тема ответственности государства, конфликта советской власти и простых граждан, почти не звучащая у родителей. В интервью с блокадниками были включены вопросы о том, кто несет ответственность за тяжелое положение Ленинграда во время блокады, все ли, по мнению респондента, было сделано для того, чтобы облегчить жизнь горожан. Почти все интервьюируемые блокадники единственными виновниками блокады называли немцев; некоторые информанты частично возлагали вину за тяжелое положение жителей города на конкретные структуры, работавшие недостаточно эффективно или во вред ленинградцам. Напротив, интервью с детьми блокадников показывают, что для них образы блокады во многом служат для проблематизации таких тем, как «отношения человека и государства, советской власти». События жизни родителей, их блокадный опыт служит следующим поколениям основой для конструирования собственных образов блокады и оценки исторической эпохи.

См. «Путеводитель» в Приложении 2.

№ 0202006; М., 1959 г. р.

То же, что пейоративный — содержащий отрицательную оценку.

О восприятии семейной традиции как личных биографических обстоятельств см. статью П. Томпсона (Томпсон 20036: 110–145, особенно с. т).

Значимым контекстом таких страхов служила нагнетаемая официальным дискурсом времен холодной войны угроза нового военного столкновения. Ожидание и страх новой войны оказывались актуальным психологическим фоном для школьника.