Маргарита де Валуа - Маргарита де Валуа. Мемуары. Избранные письма. Документы

После окончания бала мы направились послушать вечерню к канониссам [447]в их церковь Святой Водрю [448], которые принадлежали к ордену, отсутствующему во Франции. Канониссами являлись девушки, помещенные в монастырь совсем маленькими и остававшиеся [108]там вплоть до замужества, когда они могли воспользоваться своим приданым. Жили они не в дортуаре [449], а в отдельных домах, каждая в своей келье, как каноники. В каждом доме находилось по три-четыре девушки, иногда по пять-шесть, вместе со старшими канониссами, среди которых были и такие, кто никогда не был замужем, включая аббатису. Девушки одевали монашеское платье единственно, когда посещали утреннюю службу в церкви, а также когда шли после обеда к вечерне. Сразу же после окончания мессы они переодевались и выглядели как обычные девицы на выданье, свободно посещали пиры и балы, подобно другим, хотя им и приходилось менять одежду четыре раза на дню.

Графиня де Лален не могла дождаться, когда закончится вечер и она расскажет своему мужу о добром начинании, которое она сделала во благо их дел. Их беседа состоялась той же ночью, а утром она привела ко мне своего супруга, который завел длинный разговор о справедливых основаниях, которые позволяют им избавиться от тирании короля Испании [450](в связи с чем он никогда и не думал что-либо предпринимать против своего естественного государя, зная, что суверенитет над Фландрией принадлежит королю Франции), и представил мне способы, благодаря которым мой брат смог бы утвердиться во Фландрии. Граф де Лален обладал властью над провинцией Эно [451], которая простиралась почти до самого Брюсселя, и сожалел только о том, что область Камбрези разделяет Фландрию и Эно [452], говоря мне, как было бы хорошо склонить на нашу сторону господина д’Энши, который сопровождал меня в путешествии. Я не стала открывать ему правду о словах, услышанных от графа д’Энши, но ответила, что хочу просить его самого [Лалена] поговорить об этом с ним и что это получится у него лучше, чем у меня, ведь он и д’Энши – соседи и друзья. [109]

Я заверила его в том, что он может рассчитывать на дружбу и благоволение моего брата, если примет участие в его судьбе, используя для этого весь свой авторитет и влияние, которые будут достойной и значимой службой для человека его положения. Мы решили, что на обратном пути я остановлюсь в своих владениях в Ла Фере [453], куда также приедет мой брат, и где мы встретимся с господином де Монтиньи, братом графа де Лалена, чтобы обсудить дела.

Все то время, пока я жила в гостях, я поддерживала графа и укрепляла его устремление, чему в не меньшей степени способствовала и его жена. Настал день, когда мне нужно было покинуть это чудесное общество в Монсе, и сделано это было не без взаимного сожаления – моего и фламандских дам, а особенно графини де Лален, с которой я так подружилась и которая доверилась мне. С меня взяли обещание, что возвращаться я буду через Монс. На прощание я подарила ей колье из драгоценных камней, а ее мужу – ленту и к ней драгоценное украшение, которые были приняты с огромной благодарностью и восприняты как самые дорогие, ибо получены были от меня, кого они так полюбили.

Все дамы остались в городе, кроме мадам д’Аврек, уже уехавшей в Намюр, в котором я намеревалась переночевать. Там находились ее муж [454]и его брат, господин герцог Арсхот [455], где они проживали со времени заключения мира между королем Испании и Провинциями Фландрии [456]. Несмотря на то что они принадлежали [110]к сторонникам [Генеральных] Штатов, герцог Арсхот, старый придворный, из числа самых галантных, которых только видел двор короля Филиппа в те времена, когда король пребывал во Фландрии и в Англии [457], всегда находил удовольствие бывать при дворе подле грандов [458]. Граф де Лален со всем своим дворянством проводил меня так далеко, как смог, даже на два лье дальше собственных владений, до того момента, когда показался отряд дона Хуана. Тогда он поспешил проститься со мной, чтобы, как я уже говорила, не встречаться с испанцем. Господин д’Энши единственный поехал со мной дальше, чтобы представлять своего господина, епископа Камбре из испанской партии.

После того как это прекрасное и многочисленное окружение отправилось обратно, используя короткий путь, меня встретил дон Хуан Австрийский в сопровождении вооруженной свиты, но не более двадцати или тридцати всадников, среди которых находились сеньоры – герцог Арсхот, господин д’Аврек, маркиз де Варанбон [459]и младший Балансон, испанский губернатор Бургундского графства [460]. Последние, будучи галантными и благородными кавалерами, особенно спешили, чтобы встретить мой кортеж. Из придворных самого дона Хуана в лицо и по имени я запомнила только Людовика Гонзагу, который представился родственником герцога [111]Мантуанского [461]. Остальные же были незначительными людьми с дурной внешностью, среди которых не оказалось фламандских дворян. Дон Хуан спешился, чтобы приветствовать меня в моих носилках, которые были в приподнятом положении и открыты. Я ответила ему согласно французскому этикету, равно как герцогу Арсхоту и господину д’Авреку. После обмена несколькими учтивыми фразами он снова сел на лошадь и продолжал беседовать со мной вплоть до города, куда мы смогли прибыть только к вечеру. Это случилось потому, что из Монса я не смогла выехать вовремя: тамошние дамы не позволили мне сделать это, воспользовавшись возможностью развлекать меня в моих же носилках – более часа, я полагаю, – и находя удовольствие в объяснении значения девизов. В Намюре повсюду царил столь прекрасный порядок (в чем испанцы весьма преуспели), а город был таким освещенным, включая окна домов и лавок, заполненных светом, что, казалось, мы видим сверкание нового дня.

Этим же вечером дон Хуан приказал подать ужин мне и моему окружению прямо в наши комнаты и помещения, понимая, что после долгого пути неуместно приглашать нас на праздничный пир. Дом, который он мне предоставил, был заранее подготовлен к нашему приезду [462]. В его центре обустроили большую и красивую залу, а мои апартаменты состояли из комнат и кабинетов, обставленных самой красивой, дорогой и превосходного изготовления мебелью, которую прежде, я думаю, никогда и не видела, со шпалерами из бархата и сатина, и где также находились массивные колонны, задрапированные серебряной тканью с вышивкой, большими лентами с орнаментом из золотой нити, выполненными в самой превосходной и восхитительной манере, которую только можно себе представить.

Посередине каждой из колонн таким же способом были вышиты большие фигуры, одетые в античные одежды. Господин кардинал де Ленонкур, обладавший пытливым и тонким умом, успел завязать близкие отношения с герцогом Арсхотом (как я уже говорила, старым придворным с обходительным и галантным поведением, определенно, воплощавшим в себе все благородство окружения дона Хуана), и когда мы, находясь вместе, оценивали [112]эту величественную и великолепную обстановку, он сказал ему: «Эта мебель, мне кажется, скорее приличествует какому-нибудь великому монарху, чем молодому и неженатому принцу, каковым является дон Хуан». На что герцог Арсхот ему ответил: «Все случилось по воле Фортуны и отнюдь не из-за предусмотрительности или излишнего богатства. Эти ткани были посланы дону Хуану одним пашой Великого Сеньора, детей которого он захватил в плен во время знаменитой победы над турками [463]. Дон Хуан проявил великодушие к детям паши, отослав пленников домой безо всякого выкупа. В свою очередь паша подарил ему большое число тканей из шелка, с золотыми и серебряными нитями. Зная, что в Милане делают лучшие шпалеры, которые вы сейчас видите, принц заказал их для себя, когда находился в этом городе. Там же, чтобы оставить в памяти столь славное событие, благодаря которому эти ткани к нему попали, он велел изготовить обивку, которой обтянуты кровать и навес в комнате королевы, с изображением героической победы в морском сражении, одержанном им над турками».