Коллектив авторов - Пермские чекисты (сборник)

— Слезай, — сказал он голосом, выдававшим тоже немалый испуг, — ка-ак я его...

Грищук с трудом разжал одеревеневшие руки, сполз по стволу.

— Спасибо, — сказал он, приходя в себя, — не растерялся. Еще бы секунда... А что все-таки в мешке?

В контейнере оказались двуручные пилы, топор и лапа для выдергивания костылей из шпал. И семь пар сапог! Новеньких, кирзовых... Именно такие получал его взвод перед наступлением на город Шахты ровно год назад.

Астахов тронул за плечо:

— Скотину резать не приходилось? Вот собралась интеллигенция. Ладно, я попробую, а ты собери костер. Надо хорошо поесть, иначе до базы не дотянуть.

Зачистили котелок, выпили бульон и поставили на огонь новое варево. Разогрелись, ожили, стали планировать дальнейшее. Вернутся к Андриянову (кстати, как он там вовсе без пищи?), напилят дров, навялят впрок мяса и будут выходить из леса. В сапогах можно куда угодно ушагать.

Через сутки добрались с грузом до стоянки, завидели ее издалека. Андриянов от нечего делать натянул парашюты на нижние ветви старой ели и сделал белый шатер. Под спальные мешки наложил свежих еловых лап. Изможденным от голода он не выглядел. Когда отъелся медвежатиной, чувствуя доброе расположение к себе, признался: утаил от общего котла четыре пачки пшенки и кусок шпига.

— Не выветрился из тебя кулацкий дух, — беззлобно ругнулся Грищук, выслушав исповедь. — В такую дорогу нас голодными отправил.

— Вы на охоту пошли, — оправдывался старший сержант, — а мне как жить? Без горячего ёдова я не могу — гастрит.

— Га-а-стри-и-ит! — иронически протянул Грищук. — Заявил бы о нем в концлагере, на диету, глядишь, поставили бы.

Стаял снег, подсохли тропинки, протоптанные их сапогами. Что еще держало их в лесу? Андриянов как-то пошел в овражек за водой, поскользнулся и растянул сухожилие. Смог, наконец, ходить, засобирались в дорогу — снова задержка. Шестой контейнер так и не нашли, а в нем должны быть охотничьи ружья с патронами и запасное питание к рации.

— Надо искать, — заупрямился Андриянов. — Все имущество должны представить по описи. Неча добром разбрасываться.

На контейнер наткнулись совершенно случайно в овражке, где Андриянов обыкновенно брал воду. Лежал мешок в кустах, в десяти шагах от ручейка.

На другой день решили выйти в путь. Безопасной бритвой запасливого Андриянова скосили густые заросли с лиц, скинули замызганные шапки и бушлаты, натерли тряпочкой сапоги.

Решено было все имущество оставить пока в шатре, взять только документы и деньги. Астахов поколебался и вытащил из-под кучи барахла двустволку с коробкой патронов.

— На случай встречи с волками, — пояснил он, — да и пищи на дорогу нет. Кто знает, сколько дней до жилья добираться.

Андриянов тоже юркнул в шатер и вынес топор.

— Это еще зачем?

— Затем, что я пока костровой, с должности не снят.

Пошли строго на юг. Через каждые десять-пятнадцать метров Андриянов ковырял деревья топором.

— Затески делаю, — пояснил, — по ним за имуществом вернемся.

Километра через два их путь пересекла старая просека, на которой проглядывалась заросшая кочками тележная колея. Наверняка к жилью ведет, но вот куда повернуть?

— Ежели налево, — рассуждал Грищук, — то запросто в Сибирь можно утопать. Давайте на запад пойдем, все же больше надежды людей встретить.

Андриянов продолжал метить деревья. Прошли около часа. Просека вдруг оборвалась, с опушки начиналось клеверное поле. За ним в легкой дымке виднелись замшелые крыши деревеньки десятка на два домов. Андриянов бросил под куст топор, отвернувшись, тайком перекрестился. Астахов и Грищук прибавили шагу, потом побежали трусцой по клеверищу. Грищук на ходу повернул к Андриянову мокрое от слез лицо:

— Люди там, Андриянов, люди! Поспешай...

Остановились перевести дух и оглядеться у распахнутой шаткой калитки крайнего дома. Собаки не слышно, вошли опасливо во двор. Из дома выскочил и шмыгнул мимо них мальчонка лет шести. Набедокурил, видать, и удирает от трепки.

На крыльцо вышла старая, но еще крепкая женщина в ситцевом застиранном платье, босиком.

— Здравствуйте, хозяюшка, — поклонился Грищук. — Можно к вам на часок?

Женщина внимательно оглядела пришельцев.

— Здорово ночевали, солдатики! Проходьте.

Потопали сапогами, выбивая пыль, прошли в дом, сели на лавку вдоль стены.

— Кто такие, не спрашиваю, — сказала женщина. — У нас обычье такое, от стариков повелось: допрежь накорми гостя. Оголодали, служивые?

— Картошечки бы нам, бабушка, — несмело попросил Андриянов. — Мы заплатим, сколько скажешь.

Женщина прошла к челу русской печи, загремела заслонкой:

— Картофки дам поисть. С утра в печи, горячая. А бабушкой меня не зовите. Война не дала мне внуков пестовать. Оба сына холостыми на фронт ушли да сложили буйные головушки. Мне еще пятьдесят не миновало, а старухой гляжусь. Устинья Федоровна Кудашова я. Полдеревни Кудашовых. А еще Селины.

Она слила в лохань воду и поставила чугунок посередь стола на дощечку.

— Не облуплена картофь, да ладно. Хлебца вот нету. И соль хрушкая, из камня молота.

Андриянов первым потянулся к чугунку.

— Заплутали мы, Устинья Федоровна — пояснил Грищук, осторожно снимая кожуру отросшими ногтями. — Это какая деревня?

— Кая — наша деревня. Кировские мы, на границе живем. Вон с того леса, откуда вышли, коми-пермяки начинаются. Там уж Пермская область пошла до самого Уралу. А мы, значит, вятские, ребята хватские, как в старину говорили. Семеро одного не боимся, а один на один — все котомки отдадим.

Они уплетали горячую картошку и радостно кивали словоохотливой хозяйке, не зная ее намерения задержать их подольше в доме. В это время ее соседки, более молодые и скорые на ногу, Маша Кудашова и Зина Селина уже были на пути в районное село Бисерово с наказом зоркой Устиньи Федоровны — немедля сообщить милицейскому начальнику о трех «дизентирах».

— Лес этот Гиблым пермяки зовут. Не знаю, пошто, только никакая живность в ем не водится, даже воронье стороной облетает. Всего один зверь, сказывали пермяки, тамо живет — Ош. Страшных размеров медведище. Трогать его нельзя, святой Ош вроде. От него, старые пермяки считают, племя людское пошло. Сказка, конешно. Только Ош единовластно хозяйствует в той парме, никому ходу не дает.

Устинья Федоровна, разговаривая, вставала и взглядывала украдкой в окно, уходила на кухню, снова присаживалась на лавку.

Когда чугунок опустел, Андриянов достал из кармана гимнастерки пачку десяток, послюнявил пальцы.

— Не надобно, солдатики, — запротестовала хозяйка, — самим сгодятся. Своя картофь, не куплена, на здоровьичко.

— Нет-нет, возьмите, — вступился Грищук, — хлеба себе купите.