Лев Маргулис - Человек из оркестра

7-е декабря.

Встал в 9-м часу. Пошел получать конфеты на рынке, где я вчера прикрепил карточки. Взял постного сахару {234} вместо обещанных шоколадных конфет. Оттуда в ТЮЗ, куда я вчера договорился прийти с Лазарем и Моней по телефону после того, как я видел Алексеева {235} , у которого я вытянул, что он имеет виды на Рубинштейна. <���…> В ТЮЗе застал всю компанию. 2-я очередь на мази. Театр уезжает 9-го или 11-го вместо намеченного срока — 5-го. Пока толкает наше дело Брянцев, а с его отъездом эти функции возьмут на себя Шифман и Ерманок при поддержке остающегося Ал. Липатьевича {236} . Был у Любы, которой рассказал об эвакуации семей Ком. управления]. Надо взять и Соню. Она меня угостила «мамалыгой» — чуть прокипяченой кукурузной мукой и чашкой густой вишневки. Они в нее всыпали много горелого сахара, который Соломон принес после знаменитого пожара Бадаевских складов {237} {238} . Я был страшно голоден, и немного легче стало после этой еды, приготовленной бы другой хозяйкой, то, конечно бы, гораздо более вкусной. Около 2-х часов пришел в Филармонию. Играли концерт — 5-ю Бетховена и «1812 год» — в пальто. Публика сидела в пальто и ежилась от холода. Сегодня ужасный мороз 22–25 {239} . К 5-ти приехал домой. Сижу у Купцовых и при свете лампы пишу. Орехов мне обещал за кое-какую мзду устроить Любу и Соню {240} . Идет уже час страшный, небывалый обстрел, прямо залпами. Ужасно. Жутко. Разрывы были совсем рядом, очевидно, тяжелые снаряды. Вчера вечером получил письма от Муси и папы. Они жалуются, но, откровенно говоря, мне не до них. Я предупреждал Мусю, чтоб она на меня не надеялась, а она все глупит. Противно. У нас уже неделя как нету света. Теперь и я хожу голодный. Как ужасно, когда подумаешь о нашей норме питания: 125 гр. хлеба в день, 4 раза в декаду полный обед — 1-е и 2-е и один раз только суп. Значит, 5 дней питайся только этими 125 гр. хлеба да соси свои 350 гр. конфет. От Купцовых вышел около 7-ми час. Страшны разрывы снарядов, от которых дребезжат стекла, а иной раз и дом дрожит. Стою в коридоре в пальто. Страшно холодно. Сегодня ведь большой мороз. Все время думаю о Нюре. Неужели она погибла? Иначе почему ее нет так поздно? Мимо меня все шмыгает со свечой старуха от Протопоповой да соседка Желтова. У меня ужасно трясутся ноги от страха и холода. Делюсь с Желтовой о неприходе Нюры. Она хоть сделала заинтересованный вид, другие — Купцовы и старуха — отнеслись к этому совершенно безразлично. Вошел в комнату. Уже 9 час. Канонада постепенно утихала, и теперь изредка один снаряд где-то близко ухнет. Только успеешь вздрогнуть. В комнате тоже ужасно холодно. Решил затопить печь и согреть оставшиеся щи. Пока колол щепки, 2 раза поранил руку. Слышу отдаленные выстрелы, похоже, что наши наконец стали отвечать из Кронштадта {241} . Протопил печь, согрел щи и поел, а Нюры все нет. Дорогая моя кормилица. Как много она для меня сделала. В комнате стало теплее. Я послушал последние известия {242} в 10 час. 30 мин. и около 12-ти лег спать. Довольно страшный день.

8-е декабря.

Ночью мало спал, встал в 4 часу утра. Курил и не мог больше заснуть. Ведь что может быть хуже голода — настоящего, когда ни за что ничего не достанешь {243} , да ведь и денег у меня совсем нет, холода — преследующего тебя всюду и на работе {244} . Пока хоть дома у меня тепло, но ведь это ненадолго. И наконец, бомбы и снаряды, угрожающие ежеминутно искалечить тебя. Да и Нюра не выходит из головы. С работы — Радио непременно позвоню к ней. Встал в 10 мин. 8-го. На репетицию нужно к 11-ти. Съел капусту с постным маслом без хлеба. Хотел побриться, но не достал кипятку. В 9 час. вдруг стали передавать известия из Москвы. Слышно ясно. Раньше ничего нельзя было разобрать. Какой ужас! Япония воюет с США {245} . Весь мир горит. Дослушал известия и пошел. Трамваи не ходят. Теперь они и не будут ходить. Ведь Волховстрой {246} — фронт, а топлива нет. Пешком добежал на Радио. Говорил с Кончусом. Позвонил Ерманку — нет дома. От Нюры не отвечают. В антракте позвонил Ерманку. Наш квартет, возможно, действительно эвакуируется. Кильпио уже подает наши списки. Нюра, слава Богу, работает. Какое счастье! Она ночевала у Даши. Пошел в столовую, но дрожжевого супа уже нет, а по карточкам мне ничего не полагается. Ушел несолоно хлебавши из Радио и направился к Шифману. Он, кажется, не очень рад моему приходу. Он подтвердил и развил то, что мне сообщил Ерманок. Идя от него к Любе, встретил Шера. Любе сказал, чтоб она предупредила Соню о моем договоре с Ореховым. Она пошлет завтра утром Бусю. Я ушел. До этого взял хлеб-дуранду {247} на 2 дня и съел кусочек. Как хочется есть, но надо экономить. Если б дома нечего было есть, остался бы в Александринке ночевать, но иду домой. Добрался благополучно. Съел еще кусочек хлеба, намазанный русским маслом {248} , — и вкуснее, и сытнее. Закусил постным сахаром и лег на диван. Очевидно, соснул. К 8-ми пришла Нюра. Я сложил дрова в печку и зажег их. Нюра мне сварила лапшу, пока я брился. Как вкусно и хорошо. После этого чай. Радио не работает. Вдали постреливают. Без 20 мин. 11-го вечера.

9-е декабря.

На репетицию нужно к 1 ч. 20 м. Но договорился с Ерманком встретиться утром в театре. В начале 10-го был уже там. Никого нет. Ни Ерманка, ни Шера, ни Шифмана. У самого входа в театр встретил обоих директоров, но, когда я подходил, они повернули и ушли. Сидел в театре, потом пошел к Любе сказать ей, чтоб она предупредила Соню о моем договоре с Ореховым. Обещала послать туда Бусю. В 12 пришел на Радио. Взял с собой из дома кусочек хлеба грамм 50 с маслом. В 4 часа кончили репетицию и запись на воск {249} фрагментов из «Ивана Сусанина». Очень проголодался и съел свой бутерброд. Когда я вышел из Радио, Алайцев {250} указал мне: вот как теперь хоронят. На санках женщина везла одетый труп мужчины — молодого, покрытого картоном. К 5-ти вечера дома. Скоро пришла Нюра. Подогрели щи и поели. Вдруг стук в дверь, и мне подали повестку в военкомат. Нюра не поняла, в чем дело, когда я ей сказал, она приуныла. Оделся и пошел в жакт дома 4 звонить {251} . Дозвонился Кильпио. Он сказал, что ему теперь сложнее что-либо сделать, почему — он мне не мог сказать по телефону. Звонил Ерманку с просьбой сообщить об этом Шифману, но он советовал мне сделать это самому. Этому лентяю трудно что-либо сделать товарищу. Звонил на Радио, но Прессера не мог поймать. Управдом {252} указал мне, что я слишком долго задерживаю телефон. Пришлось уйти. Мне сказали по 11-му номеру, что Прессер должен быть в 10 час. вечера, и я прилег на диван, успокаивая плачущую Нюру, с намерением встать в 9.30, для чего завел будильник, и пойти опять звонить Прессеру. В 9 час. пошел искать, где бы позвонить. На улице кромешная мгла {253} . Тихо. Нет стрельбы. Народ ходит. Пошел в аптеку. В ней светло, и старая еврейка-провизорша разбирает лекарства, но аптека закрыта. Стучу и прошу разрешить мне позвонить. Получил категорический отказ. Попросил ее по-еврейски. Скоро мне открыли, предупредив, что звонить можно только в медицинские учреждения. Я позвонил, несмотря на это предупреждение, на Радио, но безрезультатно. Оттуда ушел искать телефон в другом месте. Бродил по темной 7-й линии. Стучался в «Форум». Искал в темных коридорах жактов, к сожалению закрытых, на 7-й и 5-й линиях и, ничего не добившись, пошел домой. Лег спать, подняв Нюру с моей кровати. Но спал недолго, в 2 часа ночи встал и больше спать не мог. Вечером радио перестало работать, это у нас теперь почти ежедневно {254} , и заработало, только когда играли «Интернационал» {255} после интересовавших меня, но, к сожалению, не услышанных последних известий. Обидно стало, и, когда метроном, хоть и приятно, медленно затикал в знак того, что нет тревоги {256} , я закрыл репродуктор, чтоб он тикал потише. Всю ночь курил.