Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Интересно, что восточногерманская разведка, со своей стороны, делала все, чтобы увеличить страхи на Западе по поводу военных приготовлений на Востоке; через свои каналы она, в частности, распространяла в ФРГ сильно преувеличенные данные о численности и боевых возможностях «народной полиции» ГДР. В то же время советским «друзьям» поставлялись столь же преувеличенные данные о «милитаризации» Западной Германии; так в официальный пресс-релиз Информационного бюро Советской военной администрации Германии от 18 октября 1949 года попали чудовищные цифры о почти полумиллионе западных немцев, якобы несущих службу в «полицейских и прочих формированиях военного характера». Все это создавало атмосферу неуверенности и напряженности и было только на пользу Аденауэру.

Он виртуозно использовал ситуацию. Достаточно привести его высказывание, которое сочувственно процитировала солидная Швейцарская газета «Нейе цюрхер цейтунг»: «Откуда будет исходить большая опасность для западного мира — от России или от небольшого немецкого контингента, объединенного с вооруженными силами других (западных) стран?»

У ответственных политических деятелей во Франции и Великобритании эта аденауэровская риторика не вызывала поначалу ничего, кроме раздражения. Бевин, в частности, считал ее типичным симптомом того, что немцы вновь взялись за свои старые штучки. С другой стороны, стратегическое планирование в созданном в апреле 1949 года Североатлантическом союзе (НАТО) базировалось в принципе на тех же самых установках, которые отразились в меморандумах Шиейделя и Хойзингера и которые активно озвучивал Аденауэр. Как бы то ни было, к началу 1950 года стало ясно, что англичане и французы и слышать ничего не хотят о перевооружении Германии в какой бы то ни было форме, и Аденауэр решил на время прекратить муссировать эту тему.

В январе 1950 года состоялся первый визит министра иностранных дел Франции Шумана в Бонн. В отличие от неофициальной встречи в Бассенхейме, состоявшейся в октябре 1948 года, на этот раз атмосфера бесед Аденауэра и Шумана была далека от сердечности. Французская сторона в это время собиралась ввести в действие так называемые «Саарские конвенции», но сути, передававшие Саарскую область под юрисдикцию Франции при чисто формальном сохранении ее автономии. Это был явный отход от той позиции, которую Шуман занимал в Бассенхейме: тогда он по крайней мере намекал, что будущий статус Саара будет предметом двусторонних переговоров. Шуман заявил, что Саар будет представлен в Совете Европы, как и Федеративная Республика. Аденауэр был в ярости: его предали. Визит превратился в арену бесплодных и нервных споров.

В начале 1950 года все выглядело так, что Аденауэр попал в полную изоляцию. Он подвергался нападкам со всех сторон. ХДС и ХСС на местных выборах терпели одно поражение за другим. Отношения с Шуманом были испорчены. Если говорить о Верховных комиссарах, то его старый знакомый и почти что друг Робертсон готовился покинуть свой пост; его должен был сменить Айвон Киркиатрик — карьерный дипломат, выходец из семьи ирландских католиков, что в принципе должно было порадовать Аденауэра, но его вряд ли что тогда радовало; Макклой часто был в отъезде, и контакта с ним не налаживалось; а уж о Франсуа-Понсе и говорить нечего: у того всегда была наготове какая-нибудь шпилька для канцлера. Сюда добавлялись бытовые и личные проблемы. Первое время официальная резиденция Аденауэра помещалась в здании Музея Кенига, хранилища экспонатов естественной истории, так что но пути в свой кабинет ему приходилось пробираться между чучелами медведей и жирафов. Ко времени визита Шумана он переехал во дворец Шаумбург, но там было довольно неуютно; к тому же возник скандал с дизайнером: Аденауэр распорядился доставить из Кёльна серебряный сервиз, видимо, дорогой ему по воспоминаниям, а дизайнер счел, что он не подходит к интерьеру дворца и вообще являет собой образец дурного вкуса. Дома все напоминало о Гусей, а тут еще и Либет его бросила: в марте 1950 года он вышла замуж за племянника кардинала Фрингса.

Видимо, только настроением мрачной безысходности можно объяснить одну из самых экстравагантных инициатив, с которыми когда-либо — в прошлом и будущем — выступал наш герой. В интервью, которое он дал через четыре дня после подписания в Париже «Саарских конвенций», 7 марта, главе европейского бюро агентства «Интернэшнл ньюс сервис» Кингсберри Смиту, была выдвинута идея унии между Францией и Западной Германией — ни более ни менее. Экономики обеих стран должны были быть поставлены под единое управление, оба парламента — объединиться, должно быть общее гражданство. При одном условии: Саар вначале должен быть возвращен Западной Германии.

Во Франции предложение вызвало естественную реакцию недоумения. Из крупных политических фигур откликнулся лишь де Голль, который в это время, уединившись в Коломбей-сюр-дез-Эглиз, предавался мечтам о возрождении империи Каролингов и усмотрел нечто подобное в идее Аденауэра, хотя тот вряд ли разделял цель де Голля — Франция как руководящая сила в планируемом объединении. Кроме де Голля, никто не воспринял инициативу Аденауэра всерьез; общее мнение сводилось к тому, что это часть какой-то хитрой игры, призванной произвести впечатление на американцев.

В этой ситуации Аденауэр решил вновь воспользоваться услугами Кингсберри Смита. В новом интервью с ним, 20 марта, он выдвинул более скромное предложение — о таможенном союзе. Он вспомнил о 1834 годе, когда такой союз объединил многочисленные немецкие княжества и положил начало объединению Германии, и высказал мнение, что такого рода модель может служить для урегулирования отношений между Францией и Западной Германией. Однако Франция не собиралась расставаться с Сааром и воспоминания о войне и немецкой оккупации были слишком свежи в памяти французов, чтобы они клюнули на эти идеи Аденауэра. Ни одно французское правительство не могло бы удержаться у власти, если бы оно проявило хоть какой-то интерес к рассмотрению его инициатив.

Возникает вопрос: неужели сам Аденауэр не понимал их обреченности? И если да (скорее всего так, ибо он был реалистом), то зачем все-таки с ними выступал? Думается, с его стороны это был своеобразный обходный маневр, чтобы уйти от вопроса о вступлении ФРГ в Совет Европы и вновь выдвинуть на передний план проблему ее перевооружения. Маневр не удался: раздражение, которое неуклюжая тактика Аденауэра вызывала у англичан и французов, только усилилось. Франсуа-Понсе поспешил высказаться в том плане, что союзники оказывают Аденауэру любезность, а в ответ получают «оплеухи». Киркпатрик в разговоре с Бланкенхорном вообще разбил все логические построения Аденауэра, сводившиеся к тому, что без «немецкого вклада» оборона Запада невозможна. Безопасность Англии, пояснил он, покоится на возможности нанести по территории СССР ядерный удар с баз в Северной Африке, удар, который уничтожит промышленные центры вокруг Ростова и выведет из строя бакинские нефтепромыслы, о чем советское руководство прекрасно осведомлено. Перевооружать Германию просто нет нужды, так что пусть Федеративная Республика вступает в Совет Европы и не затягивает с этим делом.